Возвращение Одиссея. Будни тайной войны - Александр Надеждин

– Рычаги воздействия, – закончил фразу Михаил Альбертович.

– И стимулы, – осторожно добавил Иванов.

– И стимулы, – милостиво согласился резидент и снова посмотрел на Бутко. – Так что... Михаил Альбертович. Будем интенсивно готовиться к встрече с нашей... как вы ее назвали, Кармен. Кстати, почему именно Кармен, а не, скажем, Далила? Еще ведь более коварная обольстительница. И про нее тоже опера есть. Да, Олег Вадимыч?

– Есть, – подтвердил Олег Вадимыч и на всякий случай уточнил: – Сен-Санса. Кстати, неплохая опера.

– Неплохая, – согласно кивнул Соколовский, но, подумав, добавил: – Хотя, пожалуй, нет. Далила тоже не пойдет.

– Почему? – спросил Иванов.

– Потому что... слишком печальный удел достался объекту ее коварства. Бедный Самсон, лишенный по ее милости волос, потерял вместе с ними и всю свою силу и в конечном итоге безвременно погиб. Как и карменовский Хосе. Нет, мы ее лучше назовем Цирцея. Это будет более соответствовать складывающейся ситуации.

– А кто такая... Цирцея? – вопросительно посмотрел на шефа Бутко.

– А это нам сейчас пояснит товарищ старший лейтенант Иванов, – тут же сделал перепасовку шеф.

– Цирцея... – после некоторой паузы начал пояснение товарищ старший лейтенант, – это такая... волшебница мифическая. Если не ошибаюсь, дочь бога солнца Гелиоса. Одна из действующих лиц гомеровской «Одиссеи». Своими чарами околдовала приставшего к ее острову Одиссея и более года удерживала его у себя в плену.

– Вот! – поднял вверх палец Соколовский. – Обратите внимание, первое совпадение. В обоих случаях речь идет о сроке в один год. Почему же еще нашей Матрене больше всего подходит сравнение именно с этой недостойной дщерью славного бога?

– Может быть... – ответил снова поймавший на себе взгляд вопрошающего Иванов, – потому что Цирцея захотела превратить товарищей обольщенного ею Одиссея в свиней?

– Резонно, – согласился вопрошающий. – В каком-то смысле имела место попытка совершить... похожее свинство и в отношении нас. Но... самая главная аналогия, на мой взгляд, заключается в другом. Аналогия и... намек. Одиссею, по прошествии года... усилиями своей воли и... с помощью верных друзей... удалось все-таки разрушить чары коварной обольстительницы и, в отличие от Самсона и Хосе, живым и невредимым вернуться к себе домой. Посему готовиться будем ко встрече с Цирцеей.

– Готовиться... в каком смысле? – чуть прищурившись, посмотрел на новоявленного интерпретатора античного эпоса будущий непосредственный участник этой встречи.

– Прежде всего в моральном, – пояснил интерпретатор. – И эмоциональном. В свете имевшего место предательства. Его психологических последствий и... тех чувств, которые вы на самом деле испытываете по отношению к человеку, его осуществившему. Ибо человек этот, как мы все ожидаем, должен ощутить с вашей стороны полностью противоположную и, хочу подчеркнуть, абсолютно искреннюю гамму чувств. Иначе все усилия Одиссея и его друзей могут пойти насмарку.

– Понятно, – ответил «Одиссей». – А я было подумал готовиться в плане физическом.

– То есть?

– Ну... пантокрин... элеутерококк... толченый рог носорога, кора йохимбе.

– Ну, это уже само собой. Куда мы в этом деле без йохимбе.

Хмурый осенний, вернее, фактически уже зимний рассвет делал осторожные попытки просочиться через плотную кружевную вуаль белоснежных гардин, закрывающих высокое, идущее практически от потолка до самого пола окно, разделенное на восемь ровных частей декоративной рамой, напоминающей на просвет, своими контурами, католический крест и вызвавшей почему-то у лежащего на просторной, поистине королевской кровати мужчины ассоциации с Голгофой, последними тягостными кадрами из старого американского фильма «Спартак» и еще чем-то неосознанно-неприятным. Несмотря на то что в просторном помещении этого шикарного номера люкс с помощью невидимого и бесшумного кондиционера поддерживалась идеально теплая температура, по телу мужчины пробежал легкий озноб. Он осторожно потянул на себя вверх невесомое атласное покрывало и скосил глаза налево. Рядом с ним, на животе, широко раскинув руки и отвернувшись в противоположную сторону, лежала женщина. Ее выглядывающие из-под одеяла обнаженные плечи, покрытые медно-золотистой россыпью роскошных не очень длинных волос, едва заметно мерно поднимались и опускались, выдавая безмятежное дыхание крепко спящего человека. Внимательно понаблюдав за ней некоторое время, мужчина аккуратно повернул голову в другую сторону, туда, где на прикроватной тумбочке, возле изогнувшего свою шейку тюльпановидного ночного светильника, проглядывались контуры сигаретной пачки. Уже машинально набрав в легкие воздуха для сожалеющего вздоха, он в самый последний момент сдержался и медленно и бесшумно вывел этот воздух через нос, после чего перевел взгляд в украшенный барочной лепниной потолок и сфокусировал его на струящихся хрустальных каскадах висящей в его центре массивной люстры.

Мужчине очень хотелось курить. Он представил, с каким удовольствием сделал бы сейчас пяток-другой мощных смачных затяжек, но тут же отогнал от себя эти мысли, потому что еще больше ему не хотелось раньше времени будить свою соседку. Не хотелось потому, что он собирался сейчас использовать эту временную отдушину для того, чтобы быстро прогнать назад в своем мозгу киноленту памяти и постараться восстановить по эпизодам картину вчерашнего дня, вернее, его второй половины.

Итак... с чего все началось? Мужчина закрыл глаза и даже немного их зажмурил, чтобы вызвать нужные воспоминания. Он увидел себя вчерашнего. Вернее даже, не то чтобы себя в роли объекта взглядом как бы со стороны. Нет, он сейчас, как и вчера, был действующим лицом, активным субъектом происходящего и воспринимал уже канувшие в небытие события как заново воспроизведенную и пробегающую перед его глазами реальность. Вот он движется на такси по улице Святого Оноре, сворачивает налево и попадает прямо на Вандомскую площадь; повернув затем направо, объезжает площадь по ее периметру, представляющему собой почти ровный квадрат со срезанными углами, и медленно подкатывает к обозначенному как дом номер пятнадцать невысокому – всего в три этажа, – но достаточно протяженному зданию, являющемуся не чем иным, как вместилищем отеля «Ритц», одной из самых роскошных и именитых парижских гостиниц. За два дня до этого, во вторник, во время очередной встречи со своим заботливым куратором, сообщив тому долгожданную радостную весть о том, что в ответ на данное, наконец, согласие занять известный пост ему пообещали скорый вызов в Москву, он, в свою очередь, был обрадован встречной информацией: известная же персона подтвердила свое намерение прибыть на следующий день в Париж и поселиться в отеле «Ритц». Встреча с персоной должна состояться в четверг, в баре отеля, на третьем этаже, ровно в четыре часа пополудни.

И вот сейчас, покинув такси и пройдя мимо маячащего на входе дюжего розовощекого молодца в ливрейной плащ-накидке через просторный сверкающий холл с массивными колоннами, заканчивающимися наверху какими-то круглыми завитушками, он не спеша поднимается по парадной лестнице на третий этаж и, пройдя по длинному коридору, застеленному нескончаемым голубоватым исфаханским ковром, в правое крыло здания, попадает в небольшой уютный бар, где, сев возле выходящего на площадь окна и маленькими глоточками потягивая из пузатой рюмки двойной «Мартель Кордон-Блё», сидит и ждет особу, которая ради встречи с ним буквально только что пересекла целый океан и маленькие фрагменты суши в придачу.