Товарищ Чикатило - Михаил Кривич

Он показывал с фантастической точностью. Если место убийства не было известно следствию, он приводил к останкам, к клочьям одежды, ошибаясь на считаные метры. Щелкали затворы фотоаппаратов загорались глазки видеокамер, криминалисты брали пробы. Он был в центре событий и понимал значимость момента. Он входил в историю.

Может быть, и он подумывал о Книге Гиннесса?

Романыч показывал, где встретил жертву, вел следователей к месту убийства тем же путем, которым шел когда-то, останавливался на месте убийства, на манекене демонстрировал, что и как совершил. Тогда-то и выяснилось, что «продукты питания» и людей он резал левой рукой, что был осторожен и старался не запачкаться кровью, поэтому удары наносил, чуть отстранясь. Подробности вносили в протокол уже в кабинете следователя. Там он припоминал, где отмывал кровь и грязь после убийства, куда ехал, где ночевал.

Едва ли не больше других общался с Романычем в те дни уже знакомый нам Анатолий Иванович Евсеев, начальник конвоя на «выводках» (но не в самом Ростове — там Чикатило охраняли люди из КГБ). Майор Евсеев рассказывает:

«Для „выводок“ были изготовлены специальные наручники, которые мы с него снимали на месте.

Он очень любил поговорить на разные темы, а то и пошутить. Например, в Москве: „Не помещайте меня в Бутырки. Определите лучше в «Матросскую тишину», попаду в одну камеру с Лукьяновым — пусть хоть там ответит на письма, которые я писал в Верховный Совет“».

Смешно

Другая шутка Чикатило:

«Как следует называть жителей города Карло-Либкнехтовска?»

Вдвойне смешно, потому что в Донецкой области действительно есть такой город.

О том, что Чикатило любит пошутить, говорил и Яндиев. Романыч, по его словам, от души смеялся над бородатыми анекдотами, которые сам же и рассказывал.

А. И. Евсеев:

«Когда начинали говорить о его убийствах, он тут же становился замкнутым, косноязычным. Но только заканчивалась „выводка“, он как будто сразу забывал, зачем приезжали на это место. В Иловайске, где убил Алешу Воронько, по дороге увидел пруд и говорит: „Какой хороший пруд. Вот бы здесь искупаться или рыбку половить“. Аппетит у него был превосходный. Когда приехали в тот же Иловайск, съел за обедом две тарелки борща, второе, выпил половину трехлитровой банки компота.

Пока его искали, мы представляли его мрачным чудовищем. Оказался серым и ничтожным. Вызывал у нас не ужас, а брезгливость, недоумение: как он мог столько времени действовать безнаказанно?

И внешность у него заурядная, невыразительная. Но этим-то и опасная: он не вызывал чувства тревоги. О нем многие говорили, что он неуживчивый, малоприятный человек. Но он мог быть и другим, умел расположить к себе собеседника, разговорить его, показать начитанность. Во время поездок Чикатило часто вмешивался в наши разговоры, он любил порассуждать на разные темы. Правда, оригинальностью суждений не блистал. Его мысли были явно почерпнуты из газет. Он любил читать газеты, просил, чтобы на ночь у него не забирали очки. Куда бы мы ни приехали — в милицию, прокуратуру, — первым делом начинал искать газеты.

В своих показаниях он жаловался на забывчивость, утверждал, что все время ходил с записной книжкой, служебные дела записывал. Это подтверждают его сослуживцы. Но во время следствия демонстрировал чудеса памяти.

На месте убийства Елены Бакулиной у поселка Багаевский, на берегу Дона, следователь закопал в лесу „маяк“, чтобы проверить точность показаний Чикатило. Когда прибыли на место, Романыч, не задумываясь, указал — здесь! Стали копать — ничего нет. А следователь забыл, куда „маяк“ закопал. Наконец нашли: выяснилось, что Чикатило ошибся всего на шесть метров. После убийства прошло шесть лет.

Другой случай. В Ревде, на Урале, труп вообще не нашли, было известно только, что четыре года назад пропал мальчик. Чикатило сам признался в этом убийстве. Километра четыре мы шли от вокзала, через реку Чусовую, потом по заросшему лесом склону горы Волчиха. Местность такая монотонная, однообразная. И вдруг Чикатило нас останавливает: „Здесь. Ищите в радиусе ста метров“. Останки мальчика и носок, который потом опознала мать, нашли в ста тридцати шести шагах.

Другой случай, под Ташкентом. Он там в восемьдесят четвертом году убил девочку. Идем к месту убийства полем люцерны. Чикатило бросает: „Здесь росла кукуруза“. Спрашиваем у председателя колхоза — действительно, тогда сеяли кукурузу…»

Избирательная память. Служебное, скучное, чужое забывал. Помнил то, что касалось его лично, хорошее и плохое: премии, удовольствия, тяжбы, склоки…

А. И. Евсеев:

В чужую голову во время сна не заглянешь, но и сам Чикатило говорил, что снов обычно не видит, только иногда ему снятся «продукты питания».

Амурхан Яндиев:

До суда Андрею Романовичу Чикатило предстояло еще пройти психиатрическую экспертизу, которая должна была установить, можно ли его судить вообще.

Клиника Института общей и судебной психиатрии имени профессора В. П. Сербского в Москве — это вам не обычный дом скорби. Здесь обследуют преступников, чтобы сделать вывод, в своем ли они были уме, когда совершали преступления. И не заурядные сумасшедшие (и симулянты) собираются под крышей здания в тихом переулке старой Москвы, а люди с черным прошлым, среди которых хватает и убийц. Об этом доме ходила по миру дурная слава: по «социальному заказу», то бишь по команде с Лубянки и со Старой площади, здесь ставили ложные диагнозы тем, кто говорил правду, восставал против конформизма и бился головой о стену.

Стена в конце концов рухнула. Теперь другие времена и, будем надеяться, другие нравы.

Высокая, почти тюремная ограда, мрачное здание во внутреннем дворике, узкие лестницы, общие палаты для безопасных пациентов и палаты-камеры на двоих. В одной из таких палат провел осень девяносто первого года Андрей Романович Чикатило — три месяца вместо положенного на экспертизу месяца.