Великое восстановление наук, Разделение наук - Фрэнсис Бэкон

самом порядке, как они были произнесены, огромное число имен или слов, или экспромтом сочинить множество стихов на любую тему, или остро спародировать любой сюжет, или любую серьезную вещь обратить в шутку, или суметь ловким возражением либо придиркой увернуться от любого вопроса и т. п. (таких способностей ума существует великое множество, а талант и упражнения могут довести их до совершенно невероятной, граничащей с чудом степени), короче говоря, все эти и им подобные способности мы ценим не выше, чем ловкость и трюки канатоходцев и клоунов. Ведь это же по существу одно и то же, ибо в одном случае злоупотребляют физической силой, в другом — силами ума; и то и другое может быть даже иной раз вызывает удивление, но во всяком случае недостойно никакого уважения.

Искусство памяти опирается на два понятия: предварительное знание и эмблемы. Предварительным знанием (praenotio) мы называем своего рода ограничение бесконечности исследования: ведь когда мы пытаемся вызвать в памяти что-то, не обладая при этом никаким представлением о том, что мы ищем, то такого рода поиски требуют огромного труда и ум не может найти правильного направления исследования, блуждая в бесконечном пространстве. Но если ум обладает каким-то определенным предварительным знанием, то тем самым бесконечность немедленно обрывается и память действует уже на более знакомом и ограниченном пространстве, что напоминает охоту на лань в ограде парка. По этой же причине бесспорную помощь памяти оказывает и порядок. Ибо в этом случае существует предварительное знание того, что предмет нашего исследования должен отвечать данному порядку. Именно поэтому, например, стихи легче запоминать наизусть, чем прозу: если мы вдруг собьемся на каком-то слове, то нам поможет предварительное знание того, что это должно быть такое слово, которое укладывалось бы в стихотворную строчку. И это же предварительное знание является первым элементом искусственной памяти. Ведь в искусственной памяти мы обладаем определенными местами, уже заранее подготовленными и приведенными в систему; образы же мы формируем мгновенно, в соответствии с обстоятельствами. Но при этом нам помогает предварительное знание, указывающее, что этот образ должен в какой-то степени соответствовать «месту»; и это обстоятельство подстегивает память и так или иначе прокладывает ей путь к предмету исследования. Эмблема же сводит интеллигибельное к чувственному, а чувственно воспринимаемое всегда производит более сильное воздействие на память и легче запечатлевается в ней, чем интеллигибельное, так что даже память животных возбуждается чувственным, но никак не возбуждается интеллигибельным. Поэтому легче запомнить образ охотника, преследующего зайца, или аптекаря, окруженного пробирками, или судьи, произносящего речь, или мальчика, читающего стихи наизусть, или актера, играющего на сцене, чем сами понятия нахождения, расположения, выражения, памяти, действия. Есть и другие средства, помогающие памяти (как мы об этом только что говорили), но то искусство, которое существует в настоящее время, состоит из вышеупомянутых двух элементов. Рассмотрение же частных недостатков этих искусств заставило бы нас отойти от принятого нами порядка изложения. Таким образом, об искусстве запоминания, или сохранения, сказано достаточно. И вот, следуя нашему порядку, мы уже подошли к четвертому отделу логики, рассматривающему проблемы передачи и изложения наших знаний.

* КНИГА ШЕСТАЯ *

Глава I

Разделение искусства сообщения знаний на учение о средствах, учение о методе и учение об иллюстрации изложения. Разделение учения о средствах изложения на учение о знаках вещей, учение об устной речи и учение о письменности; два последних учения образуют грамматику и являются двумя ее подразделениями. Разделение учения о знаках вещей на учение об иероглифах и учение о реальных знаках (characteres reales). Второе разделение грамматики — на нормативную и философскую. Присоединение поэзии (в разделе о метрике) к учению об устной речи. Присоединение учения о шифрах к учению о письменности.

Каждому, конечно, позволено, Ваше Величество, смеяться и шутить над самим собой и своими занятиями. Поэтому, кто знает, может быть, это наше сочинение списано с какой-нибудь старинной книги, найденной среди книг той достославнейшей библиотеки святого Виктора, каталог которой составил магистр Франсуа Рабле? Ведь там встречается книга, которая называется «Муравейник искусств»[316]. И мы действительно собрали крохотную кучку мельчайшей пыли, под которой спрятали множество зерен наук и искусств для того, чтобы муравьи могли заползать туда и, немного отдохнув, вновь взяться за свою работу. Мудрейший из царей обращает внимание всех ленивцев на пример муравьев[317] мы же считаем ленивыми тех, кому доставляет удовольствие пользоваться лишь уже достигнутым, и кто не стремится к новым посевам и жатвам на ниве наук.

Обратимся теперь к искусству передачи, или сообщения и выражения того, что найдено, о чем вынесено суждение и что отложено в памяти; мы будем называть это общим термином «искусство сообщения». Оно охватывает все науки, касающиеся слова и речи. Что же касается смысла, то хотя он и является своего рода душой речи, однако при исследовании этого вопроса следует отделить друг от друга смысл и изложение (значение слова от его формы), точно так же как рассматривают отдельно душу и тело. Искусство сообщения мы разделим на три части: учение о средствах, учение о методе и учение об иллюстрации (или об украшении) изложения.

Учение о средствах изложения, в его обычном понимании называемое также грамматикой, состоит из двух частей: одна из них касается устной речи, другая — письменной: ведь Аристотель правильно говорил, что слова — это знаки мыслей, а буквы — слов[318]. Обе эти части мы отнесем к грамматике. Но для того чтобы глубже рассмотреть этот вопрос, мы, прежде чем перейти к грамматике и двум уже названным выше ее частям, должны сказать вообще о средствах сообщения. Ведь, как мне представляется, существуют и другие виды сообщения помимо слов и букв. Поэтому следует совершенно ясно установить, что все, что способно образовать достаточно многочисленные различия для выражения всего разнообразия понятий (при условии, что эти различия доступны чувственному восприятию), может стать средством передачи мыслей от человека к человеку. Ведь мы знаем, что народы, говорящие на разных языках, тем не менее прекрасно общаются друг с другом с помощью жестов. И мы являемся свидетелями того, как некоторые люди, глухонемые от рождения, но обладающие определенными умственными способностями, вступают в удивительные разговоры друг с другом и со своими друзьями, изучившими их жестикуляцию. Более того, в настоящее время стало уже широко известным, что в Китае и других областях Дальнего Востока используются некие реальные знаки, выражающие не буквы и не слова, а вещи и понятия. В