Звездолеты погибшей империи - Сергей Ястребов

— В следующий раз попробую такого для вас сохранить, — сказал Уайт.

— Это не обязательно, — сказал Георгий. — Но у меня есть еще один вопрос. Когда вы сюда спускались, вы не боялись, что мы распылим вас? Просто от избытка чувств. По свежим впечатлениям, так сказать.

Уайт подумал.

— Я мог бы ответить, что мне все равно… и это было бы правдой. Но это не та правда, которая… Простите. Я запутался. Короткий ответ — нет, не боялся. Я понимал, что вы не самоубийцы.

Георгий удовлетворенно кивнул.

— Вижу, что голову вы не потеряли. Это было видно уже по бою, но я хотел убедиться.

— Мало радости — работать с непредсказуемым партнером?

— Да, — сказал Георгий. — Именно так. А теперь давайте, как вы и предложили, обсудим детали…

Вину казалось, что он оглох.

Ничего особенного. Обычная звукоизоляция каюты.

Вернувшись на «Айравату», он не смог заснуть.

Перед глазами стояла картина: Вин Уайт, говорящий с византийцами.

Не адмирал. Просто кареглазый человек среднего роста. Суетливый. Без конца говорящий какие–то слова, что–то объясняющий… Спорящий даже с кем–то.

А еще этот человек был пустым внутри…

Вин осознал, что стонет.

Стоп, стоп. Надо как–то успокоиться. Если вызвать врача, он тут же даст релаксант.

Нет. Справляться надо самому, даже если ты не адмирал.

Думать о… некоторых вещах было все равно невозможно. Охранительное торможение — так это называется.

Интересно, Лян Вэй понимает, что он натворил?

Когда на Шакти высадится флот — поймет.

Сначала выжжет огнем с орбиты базы на Себеке. А потом высадится.

Хлопот будет много, ох много. Но феодальная инфраструктура способна выдержать и не такие потрясения.

Переживут как–нибудь…

Но сначала — Токугава.

Не вся, а ее полярный континент.

Сердце зла.

Мир прозрачных дворцов, сияющего неба и людей в разноцветных плащах. Ему кое–что показали…

И намекнули. Что он может туда войти. Стать птицей.

У кого–то из древних фантастов был такой рассказ: о трагедии человека, который постепенно превращается в птицу. Короткий совсем рассказ. Миниатюра.

Разве не страшно?..

От этой мысли стало спокойнее.

Значит, теперь у нас Георгий Навпактос. Ну что ж, человек он вроде разумный. Хороший выбор. За несколько операций, которые предстоит провести, командный состав сработается, люди научатся воспринимать бывших врагов как своих. А потом… Потом можно и уйти.

— Да примет нас Рогатая Богиня, — сказал Вин вслух.

Закат на Карфагене — развернутая пылающая книга на полнеба.

Георгий Навпактос сидел у огромного окна. Наблюдал.

Синяя дымка по краям зарева уходила куда–то на ту сторону мира…

Проскользнула тень. Георгий развернулся.

Это был Маевский. Он подошел совсем близко к стеклу, и какое–то время они смотрели на закат вместе.

Кипящее солнце погружалось в черный океан. Очень медленно.

Когда Маевский заговорил, Георгию показалось, что кто–то перевернул песочные часы. Он не сразу отреагировал.

— А? Простите…

— Я никогда не верил в Гондвану, — повторил Маевский. — Устойчивость социума — очень непростая вещь. Ее очень трудно правильно оценить. Движение никогда не прекращается. Агрессивные компоненты проедают сосуд, даже если он фарфоровый… Извините. Не страшно, что я так много говорю?

— Не страшно. Вы сейчас про те события, которые… привели к нам Уайта?

Маевский кивнул. Резко, будто пьяный.

— Ужас идеального общества, — сказал он. — Идеальное общество — это всегда ложь. Всегда. Вроде гладкое, как пруд, а на самом деле… Ткнуть палочкой — львы, тигры и скорпионы сразу зашевелятся. Вам смешно?

Георгий вдруг понял.

— Вы… хотите сказать… Вы для этого что–то сделали?

Маевский отошел от окна и сел в кресло. Его лицо сейчас было плохо видно.

— Это было несколько месяцев назад, — сказал он. — Ко мне обратился лейтенант, которого отдавали под трибунал за дезертирство. Он действительно был дезертиром. Самовольно на своем ударном катере вышел из боя. Ну, вы сами знаете, как у нас на это смотрят. Его вполне могли расстрелять перед строем. И, что еще хуже, вычеркнуть из списков нобилей. Парень клялся, что его семья такого не переживет. Уверял меня, что готов на все. Я спросил его: точно ли на все?..

Он замолк. Георгий не вмешивался.

Видно, сюрпризы на сегодня еще не кончились…

— Я готовил его долго, — сказал Маевский. — Конечно, вы знаете про все эти штуки с гипнопрограммированием. В подготовке военных они почти не применяются, потому что программированный человек очень мало способен к самостоятельным решениям. Но при подготовке «невозвратимого агента» — знаете такой термин? — это даже кстати. Мы все придумали. Мундир, легенду. Имя. Лейтенант Джеймс Гупта. Я помню все детали. Знаете, как было трудно? Информации по «бессмертным» у нас — крохи… А когда он был готов, я забросил его на Архелон.

— С таким расчетом, чтобы он попался, — сказал Георгий.

— Да… Он должен был создать у местной контрразведки впечатление, что идет на связь с агентом. С очень высокопоставленным агентом. С адмиралом. Проблема была в том, чтобы не сделать легенду слишком подробной — тогда они сразу вычислили бы дезу. Так что мы применили очень глубокое гипнопрограммирование, чтобы он реально держался до последнего. Знаете, как допрашивают в контрразведке «бессмертных»?..

Чего–чего, а этого Георгий предпочел бы не знать никогда в жизни.

— А на самом деле никакого агента–адмирала не было?

Маевский слабо усмехнулся.

— Конечно, нет. Где бы мы его взяли?.. Я рассчитывал, что под самый конец, когда психомаска слетит, мой человек произнесет ключевые слова… Те слова, которые заставят их поверить. Ну, в то, что агент–адмирал существует. Пусть его ищут, пусть грызут друг друга… Наземная контрразведка у них ведь не имеет права заниматься делами офицеров флота. Я очень надеялся, что они не удержатся… Вообще, последствия могли быть любые. А могло не быть никаких.

— Вы же все это ему объяснили, — сказал Георгий.

— Да. Я объяснил, что посылаю его на страшную мучительную смерть ради очень маленького шанса. Прямо этими словами. Иногда мне кажется, что такая правда — хуже лжи. Странно, правда?..

— А в Уайта вы метили специально?

Маевский задумался.

— Как вам сказать… В целом да. Я понимал, что если уж каша заварится, он будет самой первой мишенью.