Куда ж нам плыть? Россия после Петра Великого - Евгений Анисимов

Многие современники видели в нем лишь ленивца и глупца, который делал карьеру благодаря удачному стечению обстоятельств да умению ловко дремать с открытыми глазами на бесчисленных заседаниях. Черкасский был «телом» правительства, тогда как «душой» считали других – более честолюбивых, ловких, пронырливых, вроде Шафирова, Остермана или потом, уже при Анне, Артемия Волынского. Но они, эти ловкачи и умники, вдруг куда-то исчезали, проваливались, а Черкасский из года в год неизменно и невозмутимо вел заседания, пересидев всех своих друзей и недругов, да еще пятерых самодержцев.

Первое, о чем обычно сообщают биографы Черкасского после описания тучности, так это о его фантастическом богатстве. Действительно, он был богатейшим человеком России, владельцем поместий величиной с иные европейские державы и десятков тысяч крепостных крестьян. Умственные и деловые качества Черкасского современники даже не обсуждали – так это было всем очевидно.

И все же ни богатство, ни знатность, ни родство, ни тучность, ни тем более глупость обычно не спасали от опалы, гнева или недовольства самодержца. В личности Черкасского есть своя загадка. Приметим, что с юношеских лет он занимался государственными делами вместе с отцом, тобольским воеводой, боярином князем Михаилом Яковлевичем, и, как второй воевода, управлял Сибирью. В петровское время ему давали разные поручения, в том числе и руководство Городовой канцелярией. Это было такое учреждение, в котором не очень-то подремлешь на заседании, – как известно, в строительных управлениях во все времена дым стоит коромыслом А Черкасский руководил строительным ведомством целых семь лет! И царь был им доволен. Возможно, Черкасский не был так инициативен, как другие, ему, как писал один из современников, не хватало «мешочка смелости», но он явно сидел на своем месте, умел подбирать людей и успешно вел непростое дело.

Конечно, после смерти Петра Великого многие сановники задремали, расслабились. Но, как видно из документов, Черкасский дремал в полглаза. Этот флегматичный толстяк мог вдруг проснуться и сказать несколько слов, которые в устах несуетного и молчаливого вельможи звучали особенно весомо и авторитетно. Напомню читателю, как в начале 1730 года, когда верховники во главе с князьями Голицыными и Долгорукими фактически ограничили самодержавную власть императрицы Анны в свою пользу, все вдруг с удивлением услышали громкий голос князя Черкасского. Как уже сказано выше, на встрече дворянства с верховниками именно он, а не кто-то другой, смело вышел вперед и потребовал от Верховного тайного совета, чтобы будущее государственное устройство России обсуждали не в кулуарах, не в узком кругу, а в среде дворянства. Потом он превратил свой богатый дом в своеобразный штаб дворянских прожектеров и сам был автором проекта о восстановлении самодержавия. Вот и «мешочек смелости» нашелся!

«Затейка» верховников таким образом провалилась, а самодержавие было восстановлено. Все стало как прежде, и Черкасский мог вновь мирно дремать на заседаниях – императрица Анны Иоанновна, получив самодержавное полновластие, этой услуги Черкасскому не забыла. Любопытно, что шляхетская активность Черкасского в памятном 1730 году не была поставлена ему «в строку» при Анне (ведь тогда он не был сторонником неограниченной власти императрицы!), а, наоборот, была воспринята как борьба с верховниками, что послужило ему, как и В.Н.Татищеву и некоторым другим активистам шляхетского движения, пропуском к чинам и должностям правления императрицы Анны. Такой человек, как Черкасский, – родовитый, тесно связанный родственными и служебными узами со многими знатными вельможами, богатый и влиятельный – был весьма нужен Анне.

Став кабинет-министром, он, хотя с 1734 года был даже канцлером империи, вел себя скромно и незаметно, подпевая сильнейшим да прислушиваясь к советам своего формального подчиненного – вице-канцлера Остермана. Всю оставшуюся жизнь один из лидеров 1730 года «таскал свое имя», мирно досидел на своем высочайшем в чиновной иерархии месте до самой смерти в 1742 году, уже при новой императрице Елизавете Петровне, которая, как и все ее предшественники на троне, уважала солидного Черкасского. Наверное, в таком поведении Черкасского и состояло непонятое окружающими величайшее искусство политического выживания без пожирания ближних своих.

Среди людей, окружавших трон Анны, должен стоять, сверкая золотыми ризами, святой отец – без него православную государыню, главу Священного синода невозможно и представить. Он и стоит на нашей воображаемой картине, правда, не очень близко от трона. Он известен в русской истории как архиепископ Феофан Прокопович.

Датский путешественник Педер фон Хавен, побывавший в Петербурге в 1736 году, встретился с Феофаном, и архиепископ поразил датчанина изысканным обхождением, необыкновенными и глубокими знаниями, блистательным умом. Все это правда. Другого такого образованного человека в России того времени не было. Но не только образованностью, знанием десятков языков, умом прославился у современников Феофан Прокопович.

Он родился в Киеве, происхождение его темно – скорее всего Елисей (светское имя его) был бастард, незаконнорожденный. Он блестяще окончил Киево-Могилянскую академию, принял униатство, пешком прошел всю Европу, учился в Германии и в Ватикане. Но окончить там курс он не смог – с грандиозным скандалом его выгнали из Ватикана, точнее, он сам бежал оттуда в Россию. Причина скандала нам неизвестна, но скажем сразу, что скандалы сопровождали Феофана всю жизнь.

Может быть, причина их – в особом темпераменте Феофана. Не случайно его первый биограф академик Байер писал, что Феофан был «зеленоглазым холериком сангвинического типа».

Вернувшись в Россию, наш холерик стал профессором родной Академии в Киеве, а в 1709 году произошел крутой поворот в его жизни. На торжественном богослужении в Киеве по случаю Полтавской победы (и что очень важно!) в присутствии Петра, он произнес такую блестящую речь, что был тотчас замечен и приближен государем. Вероятно, царя привлекли не только ум, талант и ораторские дарования Феофана, его способности бессовестно говорить грубую лесть, но и та услужливость интеллектуала, которая называется беспринципностью, бесстыдством, – а это свойство таланта всегда бывает востребовано всякой властью. С тех пор Феофан служил Петру как один из главных церковных деятелей, во многом руками которых была проведена синодальная реформа Русской православной церкви, окончательно превратившая ее в контору духовных дел, послушную служанку самовластия. Человек из иной церковной среды, он был равнодушен к судьбе и истории Русской православной церкви и России и делал то, что ему прикажут, делал хорошо, умно и с несомненной пользой для себя. Феофан мог подвести теоретическую базу под любое решение власти. Когда от него потребовали обоснования самодержавия, это он сделал блестяще, доказывая на множестве примеров, как благотворна для страны, народа единодержавная, никому не подчиненная сильная власть. Когда же от него потребовали обоснование вреда единодержавия патриарха в церковном управлении, он и это сделал так же блестяще, придя к обоснованному многочисленными примерами из истории выводу, что не видит «лучшаго к тому способа, паче Соборного правительства, понеже в единой персоне не без страсти бывает» (Духовный регламент 1721 года).