Чада в лесу - Рут Ренделл

— Вы это называете фундаментализмом, — лицо Джайлза скривилось. — Истинных Евангелистов и все с ними связанное. Случившееся открыло мне глаза. Я думал… я думал, они… ну… что они, как они сами говорят, истинные. Я тоже хотел быть истинным. То есть в самом широком смысле слова — вы понимаете, о чем я?

— Думаю, да.

— Знаете, меня воротит от того, как люди себя ведут, я имею в виду своих ровесников. Моя сестра тоже такой становится. Их интересует только секс, они выражаются последними словами и насмехаются над религией, нравственностью и всем остальным. По телевизору показывают одну мерзость, я об этих глупых комедиях и шоу. И я подумал… я хотел держаться подальше от всего этого, хотел остаться чистым. Церковь Святого Петра, которую я посещал, не дала мне ничего. Кажется, там люди и сами не знали, во что они верят и чего хотят. А истинные евангелисты казались такими уверенными. Они предлагали только один путь — поступаешь так, как они тебе говорят, и тогда все будет хорошо. Вот что мне в них нравилось. Вы меня понимаете?

— Наверное. А почему ты попросил книгу?

— Пелле Сванслёс? Сванслёс значит «бесхвостый». Это детская книжка про кота и его друзей, все они живут во Фьёрдингене, рядом с тем местом, где жил я. Хотелось взять что-нибудь на память.

— Понятно. Я вижу, тебе там понравилось. А сейчас, может, расскажешь, что произошло в те выходные, когда вы остались с Джоанной? Я уже выслушал версию твоей сестры, но в основном это была ложь.

— Она всегда врет. Но она не виновата.

— Сейчас мне нужна правда, Джайлз.

Самолет уже выехал на взлетную полосу и медленно набирал скорость, а потом, когда командир экипажа попросил бортпроводников занять свои места, стал по-настоящему разгоняться, понесся — и они мягко взмыли вверх и попали из одной небесной голубизны в другую, где уже не было облаков, через которые пришлось бы пробиваться.

— Я расскажу вам правду, — проговорил мальчик. — Я давно хотел это сделать, но я… я боялся. — Он побледнел и повернулся к Вексфорду, и тот увидел, сколько отчаяния было в его глазах. — Поверьте мне. Я не… убивал Джоанну. Я ничего ей не сделал, совсем ничего.

— Я знаю, — ответил Вексфорд. — Я знал это еще до того, как тебя нашел.

— Кажется, слишком многим удается сбежать от правосудия, — проворчал заместитель начальника полиции.

— Я бы с этим не согласился, сэр, — твердо возразил Вексфорд. — У нас есть обвинение в убийстве, обвинение в сокрытии факта смерти и еще одно — в том, что было зря потрачено время полиции. Даже если мальчик будет осужден условно, его биография будет навсегда испорчена. Я очень сомневаюсь, что, например, шведские власти позволят ему въехать в страну, чтобы он мог, когда придет время, поступить в Упсальский университет, где он мечтает учиться.

— И это вы называете наказанием?

— Для него это наказание. А для его сестры наказание — жить с отцом.

Он представил Джеймсу Фриборну свой доклад и объяснил все детали. Сейчас он встречается с Верденом, которого тоже следует ввести в курс дела. Был влажный апрельский вечер, поля вокруг Кингсмаркэма напитаны водой, но, по крайней мере, воды не было над ними. Вексфорд направлялся к «Голубю и Оливке» по Хай-стрит, и отсюда луга казались просто ковром свежей зелени, переливающимся в желтых лучах облачного заката. У поворота на Квин-стрит он решил пойти в обход. Его, вполне естественно, разобрало любопытство, когда он увидел, что киоск, который обычно работает до восьми вечера, сейчас закрыт «до нового уведомления». Может, это знак, может, пора перестать выписывать этот абсурдный анахронизм — провинциальную газету? Кому она нужна? Хотя если она исчезнет, многие останутся без работы, а в округе есть и другие газетные киоскеры, которые занимаются ее распространением…

Он сделал крюк, а потому немного опоздал. Бёрден уже ждал в их «укромном местечке» — маленькой комнатке, спрятанной в задней части ресторана, но с доступом к бару; это был единственный уголок, где, как часто говаривал Вексфорд, можно было спокойно выпить без музыки, соковыжималок, еды и детей. Здесь не было плакатов с вопросом «Кто хочет стать миллионером?», не было телевизионной программы, объявлений о соревнованиях по перетягиванию каната, о бегах ясновидящих собак — эту приманку сначала использовали в «Крысе и Морковке», а сейчас ее можно было встретить по всему городу, и на нее попадались почти все без исключения. Укромное местечко, в котором Бёрден стоял спиной к огромному камину с маленькой решеткой, было крошечной комнаткой с коричневой деревянной мебелью, с оклеенными кремовыми обоями стенами, на которых висели темные картины, со сценами какой-то охоты. Во всяком случае, в этом мраке можно было разглядеть убегающих животных, которых через папоротник, ежевику и колючий кустарник преследовали охотники верхом на лошадях. Раньше в этой комнате особо не курили, но сейчас здесь прокурено было все. Бар «Голубь и Оливка», видимо, не знал ремонта с тех пор, как его открыли в начале XX века, дым миллионов сигарет поднимался вверх, коптя когда-то кремовый потолок, и оседал на мебели темно-красного дерева.

В их укромном местечке не было другой мебели, кроме двух столов и шести стульев. На столе у камина он увидел две кружки пива, два пакетика чипсов и тарелку с орехами кешью. Стояла духота, впрочем — терпимая. Бёрден, сильно загоревший за время отпуска, был в одном из своих воскресных нарядов — в твидовом костюме и карамельного цвета рубашке, а его галстук по чистой случайности был того же цвета, что и потолок.

— Снова дождь, — задумчиво произнес Вексфорд.

— Это ведь не все, что ты мне хочешь сказать?

Вексфорд сел.

— Далеко не все, ты прав. Хорошо здесь, правда? Спокойно. Уютно. Я думаю, а не настал ли конец Церкви Истинного Евангелия? Может, они распались на время. — Он сделал большой глоток легкого пива, потянулся было за пакетиком чипсов, но, вздохнув, передумал. — Все это время мы считали, что расследуем дело детей Дейдов, но ошибались. Правда. Они были всего лишь пешками. На самом деле это был конфликт между истинными евангелистами и Джоанной Трой или, лучше сказать, такими людьми, как Джоанна Трой, в широком смысле слова.

— Что это значит?

— Я объясню. У истинных евангелистов было нечто, о чем мы знали, но чему не придали того серьезного значения, а зря. Я говорю об их помешанности на «чистоте». Я должен был насторожиться, когда Иашув Райт сказал, что это — одна из основных целей их церкви. Он говорил о «внутреннем очищении», а у меня была ассоциация лишь с «Печеночными солями Эндрюса» — ты слишком молод, чтобы это помнить, но так во времена моего детства называлось средство от запоров. Слоган — «внутреннее очищение». Думаю, поэтому я не придал значения тому, что и у церкви евангелистов был такой же девиз. Только для них это значило не очищение организма от токсинов, как говорят сегодня, а сексуальное очищение, воздержание. Невоздержанность — вот первый грех, в котором, по их мнению, должны были каяться новообращенные во время Исповедального Собрания.