Досье генерала Готтберга - Виктория Дьякова

— Не волнуйтесь, Вера, — проговорила Лиза, — мы не можем знать, что станет с нами завтра. Но что бы ни случилось со мной, будьте уверены, я не выдам вас. За это вы можете быть спокойны. И обещаю, — она отстранила девушку и посмотрела в ее полные слез глаза, — я начну борьбу за справедливость, чего бы мне это ни стоило.

— Чем я могу помочь вам? — тихо спросила Вера, но в голосе ее прозвучала решимость.

— Пока оставайтесь в стороне, чтобы я была спокойна.

Уже перевалило за полночь. Печка раскалилась, и в комнате стало тепло. Вера постелила Лизе постель. Сама же, завернувшись в телогрейку, забралась на печь. За окном колотил дождь, за стеной колотили друг дружку передовые работники Сельмаша. Лиза лежала на спине, глядя в потолок, она ни на мгновение не сомкнула глаз. Она знала, что Вера тоже не спит, и обе думают обо одном и том же.

— У Инги в Борисове осталась мать, она учительница, — тихо сказала Вера. — Я иногда езжу к ней, это единственный человек, который теперь близок мне, который меня понимает. Она обещала подтянуть меня по литературе и по русскому, чтобы я сдала экзамены в университет. Она теперь совсем одна. Ведь кроме Инги она потеряла и старшую дочь Веру, еще два сына погибли на фронте. — У Лизы сжалось сердце. — Но Анна Степановна не сдается. Я ни разу не видела, как она плачет. Теперь я понимаю, в кого у Инги был такой сильный характер. Вы знаете, немцы отдали ее полицаям, среди них были эстонцы, украинцы со Львова, много кого еще. Они мучили ее, тело резали по частям, издевались. Даже эсэсовский штурмбанфюрер не выдержал их забав, всех разогнал, а Ингу пристрелил, избавив от мучений. Скоты, что сказать, скоты, в тысячу раз хуже самих немцев. А как вы думаете, — спросила вдруг она, помолчав, — это очень страшно — полюбить немца? Вы меня простите, что я спрашиваю вас об этом. Но кого мне еще спросить? Мне сказали, что он погиб, но я не верю, — она затаила дыхание.

Лиза почувствовала это:

— Полюбить немца не страшно, — ответила она, — хуже, если вообще никого не любить. Но о какой любви мы теперь можем мечтать, Вера. Впрочем, только любовь нас и спасет. Когда-нибудь. Не сейчас, конечно. А пока учите «Капитал», Вера, без него никуда, поступайте в университет, я верю, что в жизни вам еще повезет, вы встретите таких людей, как Никольский. И они сделают вашу жизнь лучше. Но на заводе Сельмаш да и на вашей фабрике они, конечно, не работают.

Повисло молчание.

— Я люблю слушать дождь, — сказала Вера после продолжительной паузы. Вдруг она всхлипнула, спрыгнула с печки и, шлепая босиком по холодному полу, подбежала к Лизе. Они обнялись и тихо плакали, обе.

— Никому не говорите, что я была у вас, — предупредила Лиза девушку. — Если спросят, а я уверена, спросят, они за всеми следят, никого не упустят. Так скажите, что приезжала дальняя родственница Авдотьи Кирилловны или, во всяком случае так представилась. Домом интересовалась, наследством. Пусть лучше думают, что я какая-то проходимка, лучше пусть угрозыск займется, чем МГБ сразу привяжется.

— Я поняла, поняла, — шептала Вера. — Вы завтра уедете, я снова останусь одна. Даже в войну, в оккупацию, я не была так одинока, как сейчас. Вы верите мне?

— Верю, — Лиза вздохнула. О себе она могла сказать то же самое.

Наутро прощание было коротким. Вера торопилась на фабрику. Обнявшись в доме, они вышли на крыльцо и, как совершенно чужие люди, расстались у калитки, Вера пошла в одну сторону, а Лиза — в противоположную.

На фабрике, где работала Вера, голосил репродуктор: «Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская земля», — неслось над округой. И дальше без всякого перехода: — «Смело мы в бой пойдем за власть Советов и, как один, умрем в борьбе за это!» Приближалась тридцать первая годовщина Октябрьской революции. Дождь прекратился, ветер раздувал над Минском алые стяги с серпом и молотом и огромные портреты товарища Сталина, одного из революционной тройки — с Лениным и Марксом.

Лиза не сомневалась, что о ее поездке в Минск станет вскоре известно на Литейном. Но не ожидала, что чекисты среагируют так быстро. Как только поезд остановился у платформы и Лиза поставила ногу на ступеньку, чтобы сойти, ее немедленно окликнули:

— Гражданка Голицына!

Она повернулась. Справа от вагона стоял Розман, а при нем два чекиста, званиями пониже, все трое вооружены.

— Пройдемте с нами, гражданка Голицына, — приказал Розман и, крепко взяв Лизу под локоть, сдернул ее со ступеньки.

Он был бледен, лицо кривила зловещая усмешка.

— Послушайте, какое вы имеете право! — возмутилась Лиза, хотя лучше, чем кто-либо знала, спрашивать бесполезно.

— Пройдемте, гражданка Голицына, — прошипел Розман, — там разберемся и с вашими правами, и с нашими.

Лизу вывели с вокзала — тянули так быстро, что она не успевала за чекистами, практически несли ее, взяв под локти. Потом бросили в машину, стоящую в переулке. Не промолвив ни слова и не отвечая на вопросы, привезли на Литейный. Лиза думала, что сразу отправят в камеру, но нет, через боковой подъезд затащили по лестнице наверх, в кабинет Розмана.

— Садитесь, — старший лейтенант указал Лизе на стул посреди комнаты и, сбросив шинель и фуражку, сел за стол. Охранники остались стоять у дверей. — К кому вы ездили в Минск? — хотел спросить грозно, а получилось по-щенячьи визгливо.

Лиза закрыла глаза и вздохнула: они знали, что она ездила в столицу Белоруссии, но к кому — не догадывались. А значит, у нес есть возможность маневра.

— К Иван Кузьмичу Савельеву, — сказала она даже искренне, — бывшему командиру партизанского отряда. Захотелось встретиться, знаете, в этом году пять лет событиям, в которых мы участвовали вместе. Я имею в виду покушение на немецкого гауляйтера Кубе.

— И что, встретились? — спросил Розман, буквально сверля ее взглядом.

— Нет, — на этот раз совершенно честно ответила она, — мне сказали, что Иван Кузьмич уехал в Москву на совещание. Так что, увы. Поехала назад. У меня отпуск всего на неделю, и то за свой счет.

— А кого еще вы видели в Минске? — Розман задал вопрос уже спокойнее и что-то пометил у себя в тетрадке.

— Никого, — ответила Лиза, не моргнув глазом, — там никого не осталось, да я и мало кого знала. Профессор Никольский погиб, как мне сказали. Я зашла к нему, но там живут другие люди. А больше у меня адресов не было.

— Товарищ Голицына, — Лиза отметила, что с «гражданки» Розман перешел на «товарища», а это уже неплохой знак, — я вполне понимаю, что военные годы свежи в вашей памяти, и у вас есть желание повидаться с сослуживцами, но я бы хотел предупредить вас, это небезопасно. Ведь большинство из них, в том числе и профессор Никольский — предатели! — Он сделал паузу, глядя Лизе в лицо. — Так оказалось. Органы госбезопасности расследовали уже после войны все обстоятельства дела, допросили множество свидетелей, покушение на Кубе было спланировано вовсе не вашей группой, его осуществили партизаны Савельева без вашего участия. Ваши люди, напротив, едва не сорвали операцию, вступив в сговор с нацистами.