Глубина - Ильгиз Бариевич Кашафутдинов

место, потом, не выдержав, первыми метнулись прочь от звуков, раздававшихся совсем близко. Прибылые, не зная, что делать — мчаться тем вслед или положиться на вожака, — вертелись вокруг Матерого. Растерянно поозиравшись, за первыми убежавшими кинулся волчонок.

Матерый напружинился — пора. Прощально оглядев волчицу, неторопливо направился на угор, убедился, что два переярка и остальные прибылые увязались за ним, выбрался на ровное.

Удары палки о дерево — шли загонщики — звучали все чаще, возбуждали страх, но надо было удержаться от безрассудного бегства.

Выстрелы грянули против ожидания не спереди, а сбоку, за широкой ровной чистинкой. Сухой ружейный перестук, словно завязнув в тесноте, не распространился далее влево, и потому Матерый мгновенно смекнул, что там есть какая-то отдушина.

Он свернул с тропы и, высматривая, где погуще подлесок, где потолще дерево, стал забирать левее. От дерева к дереву. Уже близко линия флажков, вкрапленных, как ягоды брусники, в отвесную полосу света, повторявшая все изгибы тропы, по которой можно будет лететь до темных, непроходимых чащоб. Чем ближе становилось до линии оклада, тем тяжелее делалось тело Матерого, но, чтобы до конца вести за собой молодняк, который заметался при виде флажков, надо было ускорять и ускорять бег. Матерого, напряженного до звона в голове, отделяли какие-то пятьдесят шагов от тропы. Когда он почувствовал запах людей, менять направление бега было уже поздно и ни к чему — он заметил, что какую-то часть леса люди забыли офлажить. Он разогнался, за ним по пятам, ничего не соображая, а только слепо доверяя Матерому, неслись переярки и волченята.

ГОД НЕСПОКОЙНОГО СОЛНЦА

1

Мы медленно спускались вниз, пересекая ослепительно четкую границу света и тени тремя ступеньками ниже входа в тамбур. Пока начальник смены при свете фонарика осматривал пломбу на бронированной двери, спина остыла, отдав тепло бетону близких стен. Быстрота, с которой произошла эта смена света и полумрака, тепла и холода, на этот раз ошеломила меня — появилось и не исчезало странное, животное предчувствие опасности. Не потому ли, что в эту ночь много читал, не выспался и от этого шалят нервы? Прислушиваясь к звуку стальных клиньев открываемой двери, я внезапно подумал о вероятности побега из такого места, как наше. Если сказать об этом вслух, ребята приняли бы меня за психа, но ведь они не знают того, что знаю я.

…Преступник бежал поздней ночью, пользуясь суматохой, вызванной приездом в колонию строгого режима высокой комиссии. Охрана обнаружила побег полчаса спустя, когда беглец успел углубиться в тайгу. Погоню возглавил лейтенант, которому было приказано уничтожить преступника в случае, если тот будет сопротивляться. После шестичасового преследования лейтенант с сержантом и стрелком вернулись назад и составили рапорт, где коротко описали подробности перестрелки с беглецом и место захоронения трупа…

Но мне уже некогда — дверь неслышно подалась, запахло резиной, спиртом, и мы ввалились в чистую зону. Эксперимент был назначен на девять ноль-ноль, и мы торопливо разобрали комбинезоны со своими инициалами, оделись и пошли в пультовую. Там было ровное, мягкое освещение, акустика глухого подземелья, заглушающая шаги и голоса. Мы работали в пультовой легко, без сутолоки, повинуясь ритму, который захватывал нас перед пуском реактора. Не напрягая слуха, мы улавливали привычные шумы, и сам пятигранник помещения с черными и белыми пятнами отделки, строгие геометрические формы пульта упрощали наше мышление, требуя лишь четкого повторения знакомых действий.

И мы сделали все, что надо, за полчаса и ждали, когда начальник смены включит дозатор, чтобы послать в реактор остаток азотнокислого урана, недостающего для критической массы. Но он затянул с расчетами, карандаш ломался, и он раздраженно чинил его маленьким финским ножом. Мы понимали, что он не в форме после вчерашних именин, и молча наблюдали, как красное крошево карандашного стержня сыплется на белый, сверкающий пол. Славка Курылев сидел к нему ближе всех и участливо, почти страдальчески заглядывал на разостланную перед шефом бумагу. Славка был в опале и не иначе как искал способа загладить вину: накануне Первомая взял в кладовке дюжину резиновых перчаток, наполнил гелием, и они на глазах хозяйственников улетели в дальние края. Грузоподъемность их, видимо, была достаточно велика — на второй день после запуска шеф не нашел свои калоши и два рулона туалетной бумаги, забытые в раздевалке. Славку лишили прогрессивки за месяц.

Кстати, начальника смены мы называем вовсе не шефом, а Капитаном. Почему? На это никто бы не ответил, Капитан — и баста. Иногда он стоял в некотором отдалении от пульта, широко расставив ноги, с поднятым воротником комбинезона, следя из-под ладони за всеми приборами сразу, и напоминал капитана контрабандистской шхуны, везущей запретный груз. Но это лишь предположение, что его могли так назвать за подобную позу. А вообще капитан — производное от итальянского слова «голова».

Наконец Капитан неуклюже встал и, подняв воротник комбинезона, шагнул к пульту. За метровой бетонной стеной коротко прогудели насосы дозатора. Раньше, когда я только пришел сюда, момент пуска вызывал у меня иллюзию соприкосновения с чудом, и она сопровождалась недолгим пьянящим затмением в голове, обостренным чувством своей уязвимости; но потом все проходило, и только горели уши и шумело в висках. Лучшее успокоительное — расчет: толщина бетонной защиты в пределах нормы, сигнализация надежна. И потом, какой идиот мог бы пообещать мне, что я буду абсолютно невредим, работая сотрудником лаборатории ядерной безопасности?

Так я думал теперь, иначе никак не избавиться от мысли, что где-то неладно. Свет и тень у входа в тамбур — резкие, словно при вспышке автогена, когда невольно поднимаешь руку, чтобы защитить глаза, черный пульт и белый, сияющий пол — и я теряюсь, как человек, застигнутый среди дня ночью, наступившей внезапно, минуя привычные сумерки. Надо было бы пройтись, сделать несколько шагов, но я лишь обернулся и увидел в углу, возле аквариума с рыбками, Славу Курылева. Он сидел на краешке стула, почему-то лицом к стене, и в его позе было больше страдальческого, чем до этого, когда он подлизывался к Капитану.

Тогда я толкнул соседа, и мы уставились на Славку, как если бы он снова нашкодничал, но еще скрывает это. Он заметил, что мы глазеем на него, покосился и сказал измученным голосом:

— Заткнитесь! Клеопатра рожает…

Так он сказал, хотя мы не произнесли ни слова.

Более сенсационного сообщения не могло быть. Мы сразу сделались кретинами и остолбенело смотрели на подсвеченный сзади столитровый аквариум.

— Когда начались схватки? — рассеянно спросил Капитан.

— А кто знает, — сказал Славка, совсем сбитый с толку.

— Взгляни, может, того… конец? — сказал я, вставая