Рейх. Воспоминания о немецком плене, 1942–1945 - Георгий Николаевич Сатиров

пока оставляют в лагере № 236, а офицерам объявили о походе куда-то на север.

Рано утром 10 июня офицерский батальон вышел из Тёпхена. Несмотря на то что продуктами нас обеспечили и лишнего груза у нас не было, колонна продвигалась медленно, со скоростью не более трех километров в час.

Первую ночь провели в большом селе, прямо на его центральной площади возле кирхи и ратуши. Здесь мы и проспали до первых петухов.

Но не все улеглись сразу. Многие, несмотря на усталость, отправились пикировать, комсить, шакалить. А более смирные и кроткие из братвы занялись попрошайничеством.

Курьезный случай произошел с Володей Шпаком (он сам рассказал мне об этом). Сей кадровый капитан Красной армии подошел к открытому окну, у которого сидела молодая немка.

— Гебен зи, битте, брот, либе фрау[1017]. Драй таг никс эссен[1018].

— Либе готт, ви вундерлишь[1019], — сказала немка. — Каковы русские, удивительный, странный народ. Вы завоевали полмира, а просите хлеб у нас, у побежденных.

Следующая наша ночевка была в Berlin-Lichtenrade, в 28 километрах от центра немецкой столицы[1020]. Ночь прошла без всяких происшествий, если не считать привычное шакальство, ставшее нашей второй натурой. В 6 часов утра вышли из Berlin-Lichtenrade. Пересекаем Berlin Ring[1021], идем по Berlinerstrasse[1022]. Вот и Tempelhof, рабочая окраина Берлина. Здесь много зелени и почти совсем нет руин. И вот мы вышли на Wilhelmstrasse[1023]. Здесь начинается зона смерти. Уже издалека слышен резкий трупный запах, который усиливается по мере приближения к центру Берлина. Проходим мимо Министерства авиации — официальной резиденции Геринга. Это огромное, серое, тяжелое, нелепое здание из крупных каменных блоков[1024]. Сейчас оно выглядит еще безобразнее, так как разрушено более чем наполовину.

В центре города почти нет целых домов. Но нельзя найти и совершенно развалившихся зданий, какими полна Западная Германия. Всюду, куда ни бросишь взгляд, стоят каменные коробки без окон и дверей, без крыш и перекрытий. Чувствуется по всему, что тут трудилась не столько американская, сколько английская авиация, причем она пользовалась преимущественно зажигалками, фосфором и напалмом. Показать бы здешним жителям Ганау, они наверняка воскликнули бы: «Ну, Берлин вышел из войны почти неповрежденным!»

Кто сказал, что Берлин — немецкий город? Нет, сейчас он полностью обрусел. По оживленным улицам стаями ходят наши солдаты и офицеры. Их быстрая, мажорная речь заглушает все прочие звуки на Wilhelmstrasse, на Potsdamerplatz[1025]. Русская песня звенит в воздухе, русская гармонь заливается во всех переулках, скверах, парках. На деревянных помостах, воздвигнутых на перекрестках, стоят русские девушки в защитных накидках и цветными флажками регулируют движение. Даже как-то не верится, что здесь недавно жили немцы. Сейчас их днем с огнем не сыщешь в Берлине. Я встретил только двух немцев. Они, как призраки, проскользнули мимо нас, прижимаясь к стене и боязливо озираясь по сторонам.

Идем по Müllerplatz[1026], мимо рейхстага, вдоль по Unter den Linden[1027]. Должен сказать, что пресловутые липы на улице со столь поэтическим названием оказались весьма жалкими растениями.

Вышли на окраину Берлина, в Моабит[1028]. Это рабочий район, застроенный большими кирпичными домами конструктивистской архитектуры. Здесь почти все здания целы.

Теперь, когда мы вышли за черту города на Oranienburgstrasse[1029], можно высказать общее впечатление о Берлине: он некрасив, неуютен. Улицы узкие, зелени мало, на всех строениях лежит печать казенщины. Во всяком случае, столицу Германии никак нельзя сравнить ни с Франкфуртом-на-Майне, ни с Майнцем, ни с Дармштадтом, ни с Фульдой. Про эти города Западной Германии можно без преувеличения сказать, что они красивы, а Берлин можно уподобить полицейской будке.

Вчера ночевали в Биркенвердере[1030]. Расположились бивуаком в самом центре обширнейшего автомобильного кладбища. Перед сном, по въевшейся в нашу пленяжью шкуру привычке, комсили, пикировали, шакалили и бомбили немцев. Группе отважных разведчиков нашего офицерского батальона удалось обнаружить в земле большой склад консервов. Этого им теперь хватит надолго.

На следующий день перед заходом солнца прибыли в Ораниенбург. Разместили нас в бывших казармах эсэсовской дивизии «Мертвая голова»[1031]. В 50 метрах отсюда цухткацет (каторжный концлагерь) Саксенгаузен[1032].

Теперь эти казармы называются лагерем № 229[1033]. Живем в деревянных бараках, разделенных на небольшие комнаты. Они оборудованы скромно: железные двухъярусные койки, шкафчики, стол, несколько стульев. Нашему отделению (10 человек) досталась хорошая, светлая комната. Я, как всегда, выбрал себе место на верхнем ярусе.

Кормят нас вполне прилично: 600 граммов хлеба и три раза в день довольно густой суп с мясом. Словом, тут у меня нет никаких жалоб. А вот с духовной пищей дела обстоят неважно: нет ни книг, ни журналов, ни газет, ни прочего чтива.

Рано утром ходил в санчасть батальона. Врач (он тоже из бывших военнопленных) очень внимательно обследовал меня, измерил костный дефект черепа (13 × 9 см), осмотрел обе другие раны (левая нога, правая рука) и сделал заключение: полностью освободить от строевых занятий и от работ по лагерю.

Прямо из санчасти пошел в Особый отдел на беседу. Но беседы не было, а пришлось заполнять какую-то нудную анкету на четырех страницах. Проторчал там целый час.

Потом отправился на поиски чтива. Обошел все бараки, но нигде ничего не нашел. Осмелился заглянуть и в двухэтажный кирпичный дом, где разместился штаб батальона. Пошел бродить по коридорам и забрел в пустую комнату. Там не было ни стола, ни стула, но зато в углу навалом лежали книги.

Обрадовался им, словно это не книги, а золотые и платиновые бруски (помню, как засверкали глаза Асрияна[1034], когда он разыскал в подвале, под развалинами завода, целую кучу этих брусков). Часа три просидел на корточках, разбирая случайно найденный клад. Больше всего оказалось, конечно, немецких книг, но классиков я не нашел совсем. Зато удалось обнаружить десятка три хороших русских, французских и английских книг. Тут и классика, и литературоведение, и лингвистика, и фольклористика. Всем были хороши книжицы, коли бы не антихристова печать на них: какую ни раскроешь, всюду штамп — «Dolmetscherschule Waffen[1035]SS».

Дело в том, что в этом здании до самого последнего времени готовили эсэсовцев-переводчиков. Теперь у меня есть что читать.

Овчинников — кадровый офицер Красной армии. Его последний чин — подполковник артиллерии. Он не первой молодости, роста довольно высокого, умен, порядочен, интеллигентен, скромен. На нем неизменный американский мундир, штаны навыпуск и пилотка. Всю дорогу от Магдебурга до Ораниенбурга Овчинников нес небольшой деревянный ящичек с ручкой.