Наказать и дать умереть - Матс Ульссон

Я едва понял, о чем она лопочет беззубым ртом, тем не менее заказал ей «космополитен», а себе еще «Хайнекена». Барменша укоряюще покачала головой.

Взгляд Бренды помутился, но языком она еще ворочала.

– Хочешь знать, не этот ли человек играет в фильме? – Она пригубила «космополитен».

– Да.

– Я уверена на девяносто процентов.

– Почему не на сто?

– Хм… Если поднести к моему виску пистолет… А знаешь, как я его узнала?

– Как?

– По ботинкам.

– По ботинкам?

– Они у него всегда были начищены. Посмотри фильм. Поэтому я и вспомнила Джорджа С. Скотта. Он же генерал или что-то типа… Я стояла наклонившись и, если не жмурилась от боли, видела перед собой чертовы ботинки. Думала, что он военный: у них ботинки всегда начищены. По крайней мере, у тех, кого я знала…

Она схватилась за бокал, и я поддержал ее под локоть, чтобы «космополитен» не расплескался, прежде чем она донесет его до рта.

– Как его звали? – спросил я.

– Мы не спрашивали, разве когда приглашали клиента домой. Все они были Джоны. Все устраивал Томми. Я понятия не имею, сколько он оставлял себе. Бульшую часть, наверное, но и я получала свое.

Она поднесла указательный палец правой руки к носу.

– Не знаешь, где сейчас Томми? – спросил я.

Бренда пожала плечами:

– Слышала, его убили. Застрелили. Но точно сказать не могу. Пришли русские и вытеснили ирландцев. Ирландцы были крутые, но русские хуже.

Ботинки… Ботинки… Кто мне еще говорил про них? Бодиль? Я вроде спрашивал ее про ботинки. И этот «ежик»…

– Спасибо, Бренда. – Я поднялся со стула.

Первым делом меня обдало прохладным душем, поскольку на улице дул ветер, а я не раскрыл вовремя зонтик. В театре только что закончился спектакль, у входа толпились люди. О такси глупо даже мечтать, тем более в такой дождь. Я сжал зубы и побрел к дому Харриет Тэтчер, которую застал возлежащей на коричневом диване в полосатых пижамных брюках и футболке с Джонни Сандерсом. Харриет смотрела очередную серию «Секса в большом городе». Я не заметил, чтобы кто-нибудь из дам на экране пил «космополитен».

Харриет курила «травку».

– Как датчанка? – спросил я.

– Замечательно. Ты бывал в «Стандарте»?

– Нет.

– Зря. Отличные виды на Хай-Лайн и Гудзон. Люди специально снимают там номера и трахаются на балконах. На виду у всех. Ты не знал? – (Я покачал головой.) – Я велела ей завести руки за голову и полчаса продержала носом к окну, – продолжала Харриет. – Решила, что ей понравится.

– Кто она?

– Лет тридцать пять, хорошо одета. Дорого. Вчера была на Уолл-стрит. Она предупредила эсэмэской, за что я должна наказать ее – за кражу денег.

– Не исключено, что ей действительно приходилось этим заниматься, – предположил я.

Харриет пожала плечами:

– Она заплатила тысячу двести долларов вперед и еще триста дала на чай. Я позволила себе шопинг. Видел дорогие магазины в Митпэкинге? Я пообедала в «Скарпетте» и выпила два бокала шампанского.

Я достал мобильник, где хранил записи, и сел к столу.

Это Мария Ханссон из Билльдаля, что близ Гётеборга, говорила о начищенных ботинках. Она же предположила, что у мужчины был «ежик», хотя он не снимал шляпы. Она приняла его не за военного, а за полицейского, что в данном случае одно и то же. И Джимми, английский бармен из «Руки епископа», утверждал, что пальто на «экзекуторе» сидело «как-то не так».

И всем женщинам, в том числе последней, из Капстадена, он на разные лады талдычил одно и то же: что хочет преподать им урок. Вероятно, для него это было важно. Настолько, что перед Брендой Фарр он произнес эту фразу по-английски, хотя и с трудом, как она заметила.

Располагая некоторыми сведениями об убийце, я все еще понятия не имел, как распорядиться этой информацией. Как его зовут и где он живет, также до сих пор не известно.

Я словно видел перед собой размытое изображение, лишенный лица силуэт.

Андерслёв, ноябрь

На кухне Арне Йонссона стоял запах душистого перца. Пряный, тяжелый, навязчивый, как запоздалый привет из детства.

Арне готовил эскалоп.

Снаружи висел туман, такой густой, что, даже если бы оконные стекла не запотели от пара, разглядеть, что творится на улице, было бы невозможно.

А там царила настоящая сконская осень. С глинистыми дорогами, по которым тянулись тракторные колеи, с черными полями и полными кузовами сахарной свеклы, грозящей раздавить своей тяжестью колеса.

Я удивлялся, глядя них. Я не знал, что сахар до сих пор производят из свеклы. Судя по щиту с надписью «Датский сахар» на борту кузова, его отправляли в Данию. Чем на вкус датский сахар отличается от шведского? Сахар везде сахар, независимо от того, где его производят, если его производят вообще.

Из-за сбоя в системе автоматического бронирования мне пришлось заказывать билет до Копенгагена два раза. Пару дней я хандрил, а когда чуть отошел, задумался, в чем ошибка: в количестве выпитого пива, болтовне Арне или тяжелом запахе душистого перца у него на кухне. Может, в радиоприемнике, что верещал сам по себе в углу над посудным столиком?

– Пора завязывать с разъездами, – констатировал я.

И сам себе не поверил. Я приходил к такому выводу неоднократно, но каждый раз, спустя полгода после принятия рокового решения, отправлялся в аэропорт, соскучившись не то по самолетам, не то по новым впечатлениям, чтобы понять, куда меня потянуло на этот раз.

Иногда я завидую людям вроде Арне Йонссона, прожившим всю жизнь на одном месте и с одной женщиной. Вместе они вырастили детей и обустроили дом. Здесь их мир, стильный, комфортный и – я боюсь этого слова – уютный. У меня проблемы с этим сладким, как леденец, «ю».

– Неужели тебе никогда не хотелось чего-нибудь другого?

– Например?

– Мм… Чего-нибудь не похожего на Андерслёв.

Он взял из чугунка эскалоп, полил соусом картошку и размял вилкой.

– Моя мать говорила: когда люди научатся плавать, как рыбы, и летать, как птицы, мир провалится в тартарары.

– Это ты к чему?

– Сам подумай.

– Разве тебе… – Я замялся.

– Что?

Он вытер подбородок бумажной салфеткой с голубыми рыбами и уставился на меня.

– Разве у тебя никогда не возникало желания попробовать что-то новое? Вы со Свеей прожили вместе всю жизнь, сейчас такие браки редкость.