Перед изгнанием. 1887-1919 - Феликс Феликсович Юсупов

вздохнуть! Я рада переехать в Царское. Менгден[208] очень доволен, mais tres emotionne[209]. Вотя его ругает, но, конечно, никто на это не обращает внимания. Вчера обедала у нас Сумарокова[210]. Много про тебя говорила. Вообще все о тебе спрашивают с большим интересом! В полку желают тебя видеть. Я в этом теперь убедилась. Так что твое положение вполне от тебя зависит, и ты можешь себя поставить очень хорошо. Для меня все это большое утешение. Твоя убитая лисица очень порадовала Папа. Он об этом всем рассказывает. Миша Сумароков[211]прекрасно учится – З-ий в классе и получил 5 за поведение! Елена[212] мила, ласкова и как будто менее аффектирована. Они поговаривают о приезде в Архангельское на праздники, но я делаю вид, что не понимаю. Сейчас переезжаем в Царское, меня торопят. Крепко, крепко обнимаю тебя, мой милый мальчик. Храни тебя Бог. Мама.

Кланяюсь M-ry Sterning’у. Княгиню Голицыну зовут Мария Дмитриевна <3 слова нрзб>, Дюдюша тебя целует.

ГИМ ОПИ. Ф. 411 Ед. хр. 35. Л. 119–122 об.

* * *

Кореиз

23 сентября 1909

Дорогой мой Феликс,

Уж напугал ты нас всех твоим долгим молчанием!.. 36 часов не было известий от твоего приезда в Лондон! Я так была уверена, что ты не мог забыть послать мне телеграмму, что не могла придумать успокоительной причины и волновалась безумно! Не понимаю, куда девалась твоя телеграмма как она могла пропасть!.. Всю ночь не спала, бедному Папа тоже спать не давала и заразила его своим беспокойством, т. ч. у него сделалась «Schnell-Kataruicheu»! Хорошая была ночь!.. Наконец, в 7 1/2 ч. пришла твоя телеграмма, и весь дом ожил! Валентина[213] тоже не спала, барышни волновались, один тетя Вотя невозмутимо утверждал, что ничего не могло случиться! Tout est bien que fini bien et je suis heureuse que ces angoisses soient passe’s[214]. Нельзя же было предполагать, что именно самая главная телеграмма всего путешествия пропадет! Жду с нетерпением письма. Эта бесконечная даль ужасно гнетет! К 20 сентября приехал к нам Джунковский[215] и так черно нарисовал вопрос о воинской повинности, что я сейчас же отправилась в Ай-Тодор с письмом Будберга[216] и копией Всеподданнейшего прошения. Они все это горячо приняли к сердцу, и т. к. в этот день как раз приехал к ним Государь, то все было живо устроено!

В 6 ч. А[лександр] М [ихайлович][217] был у меня и передал благоприятный ответ.

Просьбу прямо передать, а ее пошлют с резолюцией военному министру помимо всякого Будберга! Надеюсь, что после такого ответа можно успокоиться, но я все-таки буду вполне спокойна только тогда, когда результат будет официальный[218]. Гостили у нас Апраксины и тоже волновались за тебя. 20-го мы обедали в новой столовой. Освещение там прямо фееричное! Удивительно красиво! Была вчера у фрейлин: Ани[219], Шнейдер[220] и т. д., видела старших Великих княжон[221], которые трогательно ласково меня встретили. Все про тебя спрашивают. Здоровье ее[222] опять немного хуже, она очень волнуется предстоящим путешествием его[223], о котором он ничего ей до сих пор не говорил. Едут в Италию на 10 дней без нее. Если бы не Ай-Тодор, прошение, которое находится у Будберга, конечно, не пришло бы вовремя, а в октябре, пожалуй, уже было бы поздно! Погода все чудная, перепадают дожди. Вчера вернулся Краснов[224]. Ужасно жалеет, что тебя не застал. Заикается пуще прежнего! Кутузовы вчера благополучно доехали. Сережа очень жалеет о твоем отсутствии. Марина не будет. Зовут чай пить. Крепко, крепко целую тебя, мой мальчик дорогой.

Храни тебя Бог! Мама.

Мы от Головиной[225] не избавились, она была у Сони[226] и пила с нами чай.

ГИМ ОПИ. Ф. 411 Ед. хр. 36. Л. 23–26 об.

* * *

Кореиз

28 сентября 1909

Дорогой мой мальчик,

Все не успеваю писать, не дают сесть за письменный стол. Твое письмо из Oxford’a нас обоих порадовало и утешило. Как хорошо, что первые впечатления так симпатичны и что во всех отношениях ты чувствуешь себя хорошо. Твой Bishop[227] прямо клад! Как трогательно, что он о тебе до такой степени заботится. Я рада, что у тебя с начала будет хороший товарищ, это так важно и так приятно. Пиши подробно о нем и обо всем вообще. Твое очень быстро устроилось. Государь кроме своей резолюции на прошении приказал послать телеграмму военному министру, т. ч. теперь этот вопрос решен.

Как мне не хотелось прибегать к прошению, но раз твой Жуковский[228] все напутал, надо радоваться, что мы могли воспользоваться соседством, чтобы избавить тебя от такого сюрприза! Вчера был у нас Эмир Бухарский[229] и Извольский[230]. Встреча была очень неожиданна и забавна! Гостят у нас Шиповы и теперь в доме постоянный «va et viens»[231]. Сегодня завтракал у нас кн[язь] Ливен и вел политические разговоры, которые, должно быть, Соне[232] не понравились! Мои «девочки» продолжают меня ревновать, что очень утомительно! Валентину[233] мы проводили до Коккоза. Очень мне жаль, что она уехала. Она тебя любит, что приятно было с ней говорить про тебя! Хороший она человек с чутким теплым сердцем, но напрасно ее заставляют надевать монашеское одеяние! Оно ей никогда не будет к лицу! Папа зовет спать. Обнимаю тебя крепко. Христос с тобой, мой мальчик. Твоя мама.

ГИМ ОПИ. Ф. 411 Ед. хр. 36. Л. 27–28 об.

* * *

Кореиз

21 сентября 1910

Дорогой мой мальчик,

Долго тебе не писала, т. к. чувствовала себя довольно «мизерабельно» после твоего отъезда и не хотела наводить на тебя скуку. Теперь мне гораздо лучше, жизнь опять течет по-прежнему. Я думаю, что в независимости от твоего отъезда на меня плохо подействовал вибрационный массаж руки. Я не переношу это похожее на лечение электричеством, и мои нервы от этого порядочно пострадали; пришлось бросить лечение и пока примириться с больной рукой.

После твоего отъезда погода с каждым днем становится лучше и теплее. Мы пьем чай у моря, куда спускаемся ежедневно пешком. Соседи нас навещают и не проходит дня без гостей. Сегодня обедают у нас харакские жители[234], в том числе и адмирал[235], который тает перед Ольгой Владимировной[236]. Мы вспоминаем вас обоих постоянно и следим за вашим путешествием, радуясь, что оно пока идет так благополучно. Телеграммы