Владимир Красно Солнышко. Огнем и мечом - Наталья Павлищева

Рогнеда покачала головой:

— Не в том беда, что старше, а в том, что откажет с позором. — Чуть помолчала и добавила: — Беда будет…

Такая тоска прозвучала в голосе матери, говорившей о сыне, что князь вздрогнул:

— Чуешь что?

Рогнеда кивнула, она и сама не могла бы объяснить, почему так ноет сердце по Всеволоду. Тут и Владимир стал сомневаться, кивнул:

— Еще поговорю с княжичем.

Рогнеде хотелось сказать, что зря предлагал такое, теперь будет тяжелее отказываться. А князь, все также жадно вглядываясь в лицо любимой женщины, стал расспрашивать:

— Как ты живешь?

Рогнеда чуть улыбнулась:

— С божьей помощью хорошо.

— Как монастырь, наставница?

— Слава Богу…

И все, точно и не было в их жизни жарких ночей, шестерых детей, безумной ревности, ссор и примирений…

Когда Рогнеда ушла, Анна устроила мужу допрос:

— Зачем приходила? Что она никак тебя в покое не оставит?!

— Да не беспокоит она меня! А приходила сказать, чтоб не отправлял Всеволода к Сигрид. Добром не кончится.

Анна пыталась сообразить, при чем здесь далекая свейская королева-вдова.

— А ей что?

Пришлось князю объяснять:

— Всеволода решил сватать за Сигрид.

— Ей-то что?! Она же в монастыре…

Владимир возмутился:

— Да ведь мать же!

Княгиня не нашлась сразу, что сказать, но позже, обдумав, вдруг стала советовать все же отправить сына Рогнеды к свеям. Женский ум хитер, Анна убеждала мужа не одна, позвала к себе княжича. Всеволод подивился, но пришел.

— Слышала, что отец хотел тебя к Сигрид сватать да передумал из-за матери?

Всеволод, которому уже давно рисовались картины большой власти, досадливо мотнул головой:

— Да, мать против.

— Да ведь она же в монастыре, что вмешивается в мирские дела?

Княжичу бы задуматься, отчего так радеет о нем чужая женщина, почему говорит против родной матери, но не стал. Снова загорелся мыслью, послушал мачеху, пошел к отцу говорить о сватовстве. Вдвоем с Анной они смогли убедить Владимира все же отправить сына к Сигрид, хотя теперь уже и у него сердце беду чуяло.

Князь позвал к себе Ярослава, молодой князь ожидал, что станет и ему искать невесту, но Владимир принялся расспрашивать:

— Каково тебе в Ростове? Блуд хорошо ли помогает?

Тот кивнул:

— Я без Блуда никуда. А в Ростове уже прижился, свыкся.

— Как там, волхвы не мешают? Почему не крестишь город?

— А кого крестить? Дружина, что со мной пришла, крещена еще в Киеве, а Сарск трогать нельзя. Это не Киев, их в Неро не загонишь. Там у волхвов сила, с ними ссориться негоже, не то и в Киев сбежать не успеешь… Пусть себе, Ростов все больше поднимается, бояре, что ко мне перебрались, тоже крестятся помаленьку, купцы крестятся… Остальные горожане понемногу в церковь ходить стали.

В голосе сына звучала такая спокойная мудрая уверенность, что отец поразился. Перед ним сидел повзрослевший настоящий князь, которому подвластны даже такие медвежьи углы, каким были мерянские земли.

Что мог ответить князь Владимир? Только кивнул согласно:

— Вам с Блудом виднее. Только не тяните все же с крещением, как бы вас волхвы не пересилили.

Ярослав пожал плечами, и было непонятно, согласен или нет. На его дальнейшем поведении такое наставление отца никак не сказалось, как жил себе в Ростове, так и продолжил, как правил, так и остался править. Но жизнь в Медвежьем углу все же была спокойной благодаря мудрому поведению князя Ярослава и его воеводы Блуда. До поры, до времени…

* * *

Неожиданно в Киев нагрянул Олав Трюггвасон. Рассказал о своих делах, он уже стал королем Норвегии и даже успел крестить часть своих людей. Сам крестился после встречи с монахом-отшельником, который предсказал, что если примет крещение, то станет королем. Олав радовался:

— Я всегда верил, что стану королем своей страны! А теперь крещу и всех норвежцев!

Он уже не звал Владимира «отче», как раньше в Новгороде и даже в Киеве до ссоры, и разговаривал с ним скорее как с равным. Но Владимир был рад изменениям, произошедшим с его любимцем, хотя до подлинного христианского поведения было еще ой как далеко, Олав пока не собирался строить храмы в своей стране. Князь видел, что приемный сын не вполне понимает важность крещения и саму веру, но уповал на то, что все придет со временем.

Узнав, что Всеволод уплыл свататься к Сигрид, Олав расхохотался:

— Братцу русских девок мало?! Сигрид его в дугу согнет, если не замучает раньше.

Владимир, уже и сам жалевший, что поддался на уговоры сына и княгини Анны, раздраженно отмахнулся:

— Захотел свейским королем зваться, пусть терпит.

Приемный сын князя с сомнением покачал головой:

— Не возьмет его Сигрид в мужья. Она суровая, посмеется только и обратно выгонит. — Хитро прищурив глаза, вдруг спросил: — Давно ли этот жених уехал?

Владимир кивнул:

— Давненько уже, пора бы и весточку прислать с кем.

Олав снова расхохотался:

— Чего весточку? Не сегодня завтра сам прибудет!

По-варяжски вольное поведение норвежца раздражало княгиню Анну, она не выносила его громкого голоса, грубости слов и хохота. Поморщившись, княгиня хотела уйти, но заметила недовольный взгляд мужа, Владимир не раз уже выказывал ей, что пренебрегает многими русичами, и не только ими. А про приемного сына позже небось еще не так выговорит. Анна осталась.

Олав, казалось, не замечал княгиню, он чуть презирал женщину, способную только соглашаться с мужем, не замечая, что Анна уже сильно изменила самого Владимира. А если бы и заметил, то такой перемене не обрадовался бы, Олаву больше по душе Владимир, бравший Полоцк и Киев, чем тот, что часами стоит на коленях, вознося молитвы к богу.

— Нет, — Олаву все не давало покоя сватовство Всеволода, — Сигрид, говорят, красивая, но ведь старуха… Она же Рогнеде ровесница? Князь, к чему княжичу такая старуха?

Владимир, забыв, что их слышит Анна, поддержал приемного сына:

— Да ведь женщина не мужчина, стоит одного-двоих родить — и уже старуха! Это мы до седых волос в молодцах ходим.

Олав, сверкнув глазами, возразил:

— Не скажи… Какая и шестерых вон имеет, но все красавица, а другая и до замужества серой мышью была, и после не похорошела…

Он говорил явно для Анны, та не выдержала, встала и быстро вышла. Только тут князь понял, что жена все слышала и теперь обижена. Пробормотал с укоризной: