Аргентинское танго - Джанет Дейли

— Ты хочешь это увидеть? — спросил Рауль.

И тогда Лес с усилием собралась с мыслями и после короткой заминки ответила:

— Да. Хочу.

Рауль остановил автомобиль на одной из глухих улочек, выключил двигатель и вышел из машины. Лес подождала немного, но затем поняла, что он и не собирается обойти, как обычно, вокруг автомобиля и открыть для нее дверцу. Он стоял на обочине дороги, глядя на теснящиеся перед ним хижины. Лес поколебалась, затем выбралась из машины сама и осторожно двинулась вперед, чувствуя, как из тусклых окошек и покосившихся дверных проемов на нее смотрит множество любопытных глаз. Ее белый льняной костюм и туфли на высоких каблуках с открытыми пальцами решительно не подходили для этих мест. Вокруг было тихо, словно их присутствие заставило примолкнуть ближайшие окрестности. Лишь откуда-то издали доносились голоса играющих детей. Лес понадежнее сжала под мышкой свою сумочку и подошла к Раулю.

На лице у него застыло холодное отстраненное выражение. Казалось, Рауль не обращает на Лес никакого внимания, однако он подождал, пока она не поравняется с ним, и только потом зашагал на другую сторону улицы. Лес последовала за ним, держась немного позади, и остановилась, когда остановился Рауль.

— Это было здесь — там, где растет вон тот куст. — Он указал на небольшой клочок земли, наполовину огороженный какой-то самодельной оградой.

— Я соорудил себе из картонных ящиков что-то вроде домика, достаточно большого, чтобы в нем можно было спать. Иногда я разводил снаружи маленький костер, но только очень маленький. Я боялся, что дом мой сгорит. Раздобыть картонные ящики всегда бывало нелегко. Мальчик на побегушках при конюшне зарабатывает мало денег. Я был постоянно голодным. — Рауль говорил словно сам с собой, словно Лес не было рядом. — Много раз я забирался на огороды соседей и крал оттуда овощи. Иногда я набивал карманы зерном на конюшне и тогда варил кашу в консервной банке на моем маленьком костре.

Лес молча смотрела на Рауля, не в силах подыскать ни единого нужного слова. Ей хотелось прикоснуться к нему, взять его за руку, но этого она тоже не могла почему-то сделать. Так они и стояли, рядом, бок о бок, но разделенные невидимой стеной.

— Мне хотелось стать лошадью… одним из этих могучих и быстрых животных, за которыми я ухаживал. Только я не позволил бы ни одному человеку оседлать меня. Я бегал бы на воле, свободный как ветер.

Рауль умолк и долго смотрел на клочок земли и чахлый куст, яростно цеплявшийся за жизнь, — на тех немногих тощих, как прутики, ветках, что еще не успели обломать окрестные ребятишки, упрямо зеленела листва.

— У меня был небольшой мешок, в который я складывал свои пожитки, — продолжал Рауль. — Их было совсем немного, и я брал мешок с собой, куда бы ни шел.

Рауль повернул голову и посмотрел на Лес.

— Ты все увидела? — требовательно спросил он.

— Да.

Они пошли назад к машине. На этот раз Рауль открыл перед Лес дверь и усадил ее на пассажирское сиденье. По дороге в отель оба они молчали. И Лес не хотелось нарушать это долгое молчание. В голове у нее вертелись тысячи вопросов. В том, что ей было известно о Рауле, зияло слишком много пробелов. Она не могла сказать ничего об увиденном, не могла сделать ни единого замечания, чтобы это не прозвучало бессмысленной банальностью.

Когда они подъехали к отелю, Рауль оставил автомобиль служителю, чтобы тот отогнал машину на стоянку, и молча проводил Лес в ее номер. Войдя в гостиную, Лес подошла к стоящему в стороне столу, положила на него свою сумочку и только потом обернулась к Раулю. Он раскурил тонкую черную черуту и, глядя на Лес, выпустил струю дыма.

— Вижу по твоим глазам, что тебя одолевают вопросы. Ты хочешь знать, как это все было, не так ли? — коротко бросил он.

Лес на миг опустила глаза, потом решительно подняла взгляд на Рауля.

— Вначале я собиралась сказать: «если тебе хочется мне рассказать…» Но теперь я говорю «да». Я очень хочу все знать. Я солгала бы, если бы стала утверждать, что не хочу.

Рауль вновь затянулся своей черной сигарой, словно выигрывая время на то, чтобы решить, стоит ли рассказывать ей о своем детстве, затем повернулся и отошел от Лес к окну. Теперь она видела только его спину.

— До того как я приехал в Буэнос-Айрес, я жил в пампах…

Он опять, как и ранее в villas miseria, говорил о себе в единственном числе. В предыдущих беседах Рауль упоминал, что приехал в город вместе с матерью, и, следовательно, должен был бы употреблять множественное число: мы приехали, мы жили… Лес очень сбивало с толку это очевидное противоречие.

— Ты ведь еще не видела западные пампы, — продолжал Рауль.

— Нет, — сказала Лес.

— Земля там намного суше, намного пустыннее, чем в тех местах, где находится estancia. И там всюду пыль. — Рауль не отрывал взгляда от окна, время от времени затягиваясь сигарой. — Мой отец был крестьянином. У нас имелся маленький клочок земли. Мать рассказывала мне, что жили мы в те времена хорошо. На столе всегда было вдоволь еды. А потом в один прекрасный день, когда мне было три года, отец ушел. Я так никогда не узнал почему. Помню только, что mia madre плакала… плакала не переставая. Нам пришлось оставить дом и землю. Они больше не были нашими. Думаю, отец продал хозяйство и забрал деньги с собой. — Акцент Рауля сделался грубее, а голос упал до хриплого шепота. — Мать пошла работать на большую estancia неподалеку от того места, где раньше был наш дом, и нам разрешили жить в хижине для рабочих. Это была глинобитная лачуга под жестяной крышей с одной большой комнатой, очень похожая на ту, под деревом ombu, где мы с тобой укрылись от дождя.

— Я помню.

И еще она помнила, как он сравнивал эту хибарку с домом, в котором вырос.

— Первые свои деньги я заработал, когда мне было шесть лет. Я носил воду для лошадей на этой estancia. В тот год, когда мне исполнилось восемь, мать заболела. Все деньги, которые мы скопили, чтобы переехать в Буэнос-Айрес, ушли на доктора. Именно тогда я бросил школу и пошел работать в estancia конюшенным мальчиком. Матери не становилось лучше. На следующий год священник из деревни пришел поговорить со мной. Он сказал, что мать умирает. Думаю, я уже знал, что она никогда не поправится. — Рауль повертел сигару в пальцах, задумчиво глядя на тонкий дымок. — В эту же ночь я забрал несколько песо, которые у нас оставались, одежду, немного еды и ушел.

— Ты бросил мать? — Лес была ошеломлена.

— Si. — Рауль бесстрастно посмотрел на нее. — Она умирала. Я ничем не мог ей помочь. Она все равно вскоре умерла бы. А если бы я не уехал тогда в Буэнос-Айрес, то когда бы смог это сделать? Полагаю, именно так я тогда подумал. Она умирала, и у меня не было больше никаких причин оставаться.

— Значит, ты бросил ее так же, как и твой отец, — с упреком проговорила Лес, но потом ей в голову пришла другая мысль. — Или ты хотел бросить ее прежде, чем она сама покинет тебя?