Детектив и политика 1991 №2 - Джон Гоуди
Шрифт:
Интервал:
На следующее утро мы побрились несколько позже обычного, Гриша залепил глаз пластырем, мы съели по тарелке овсяных хлопьев, приготовленных на маргарине, Гриша поцеловал хныкавшую, еще теплую со сна Леночку, и мы вышли из барака. Тот старикан, у которого племянник уехал в Америку, нас уже поджидал. Он был чисто выбрит и выглядел опрятно: на шее — косынка, а на куцых штанишках — старательно наведенные стрелки; мы в своих грязных штанах хаки и пропитанных потом рубахах смотрелись с ним рядом как кочегары. Старик держал письмо.
— Вы ведь пройдете мимо почтового ящика, — сказал он. — Так я попрошу вас об одолжении.
Он протягивал пухлый тяжелый конверт, видно, писал полночи, покашливая и вытирая слезы. Я хотел было взять письмо, но Гриша остановил меня.
— Мы пойдем на хаифское шоссе, — сказал он. — А там нет ни одного почтового ящика. Придется вам прогуляться самому.
Старик недовольно поморщился и отошел, а я вопросительно посмотрел на Гришу.
— Ей-богу, не понимаю, зачем нам хаифское шоссе? — сказал я. — Это лишних три километра, а ведь автобус останавливается у нас под самым носом.
— Ну и что, — сказал Гриша. — Извини, не знал, что у тебя срочное дело. Мы все равно до девяти никого не поймаем, иногда не мешает и погулять.
— Так ведь три километра, Гриша.
— Ну да, — сказал он. — Такая прогулка благотворно отразится на твоих потрепанных нервах.
Мы пошли через поле к шоссе, а потом шли по берегу моря через обширный пустой пляж, еще никто не купался, и пляж был чистый и красивый; потом мы снова поднялись на гору, повернули налево и пошли через район, в котором проживали дипломаты — в небольших аккуратных домиках, прятавшихся в гуще фантастических цветущих деревьев; у каждого дома перед входной дверью стояли бутылки молока, перед некоторыми — по три и даже четыре, из чего можно было сделать вывод, что у дипломатов полчища детишек. Мне сделалось как-то не по себе из-за маленькой Леночки, и я покосился на Гришу; он тоже глядел на бутылки молока, но с таким видом, словно ему на них наплевать. Мне захотелось взять камень и, ничего не объясняя, расколотить их все до единой — хладнокровно и методично. Но я не мог себе этого позволить; отправляясь в город, мы надеялись, что уж сегодня обязательно что-нибудь да придумаем. Эта надежда питала нас каждый день на протяжении целых двух месяцев.
Домики были такие нарядные и такие чистенькие, что казалось, в них живут куклы, а не люди. Гриша остановился у одного из них, вынул из кармана жестяную коробку с запечатленным на крышке бородатым капитаном и ни с того ни с сего уселся под забором, опершись спиной о решетку и вытянув ноги аж на середину дороги.
— Садись, — сказал он. — Покурим.
Я присел чуть поодаль, на камень; было только начало восьмого, но камень уже порядком нагрелся и припекал зад. Гриша, приметливый черт, усмехнулся.
— Что? — сказал он. — Боишься повалить ихнее хозяйство? Так ведь у них не убудет.
— Я что-то не жажду, чтобы меня обложили последними словами, — сказал я, усаживаясь рядом с Гришей и тоже опираясь о решетку. Мы закурили, и у меня на душе потеплело. Я сидел, развалившись, рядом с Гришей и раздумывал, как немного надо, чтобы наслаждаться жизнью в этой стране. На первых порах по приезде сюда я искренне считал, что мне здесь не нравится. Но, пожив подольше и побольше узнав, понял, что ошибался. Дело в том, что я, сам того не подозревая, любил этот край. И всегда буду любить. Я люблю поля, над которыми взлетают и кружатся султаны воды; и апельсиновые рощи, пахнущие так сладко, что боишься в это поверить; и ласковые холмы Галилеи; и внезапно возникающие на горизонте маленькие городишки, жители которых, арабы, умудряются говорить на десяти языках, на всех одинаково плохо и одинаково бегло и важно. Я верю, что здесь обитает Бог и что Он никогда отсюда не уходил. Пусть десяток новых несчастий обрушится на эту страну, я все равно буду верить в это, потому что только здесь ощущал Его. Мне захотелось обо всем этом рассказать Грише, я повернулся к нему, и тут у меня от страха сердце оборвалось, я облился холодным потом и в горле пересохло, будто за всю свою жизнь я не выпил глотка воды.
Передо мной стояла собака, огромная, как теленок, только куда страшнее, — сущий дьявол, разве что без рогов. Она была черная, как смола, и лохматая, лапы толстенные, а какие зубы, об этом догадаться несложно по заросшей квадратной морде. Этих собак я знал, это был ризеншнауцер, порода редкая и очень дорогая; с ризеншнауцерами ходят на охоту, так как они не боятся воды, а во время войны эти фигляры из СС использовали их как полицейских собак — они пострашнее овчарок. Мне довелось увидеть, как ризеншнауцер бросился на человека, вцепился в горло и повалил на землю, одним движением пасти распоров спину несчастного.
— Значит, — сказал я Грише, — продолжения не будет.
И вот теперь такая собака стояла в двух шагах от меня и виляла коротким хвостом. Я не шевелился; сигарета обжигала пальцы, но я боялся бросить ее, пусть лучше сама выскользнет. Осторожно подтянул к себе
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!