За чертой милосердия. Цена человеку - Дмитрий Яковлевич Гусаров

и будут ждать подхода других групп.

— План хорош. Но из этого может ничего не получиться.

— Почему? Ты же сам все время ратовал за то, чтоб рассредоточить бригаду.

— Раньше, когда у людей были силы, это имело смысл. Мы могли оторваться от противника и скрыться. Теперь нам этого уже не сделать. Пробиваться надо одним кулаком. Просить помощи у пограничников и, когда подойдем к оборонительной полосе, атаковать одновременно с двух сторон.

— Нс слишком ли просто? Ты думаешь, финны пропустят пас через дорогу Паданы — Кузнаволок?

— Думаю, что нет. Придется и там пробиваться, с боем.

— Раз пробиваться, два пробиваться… Нехитрая тактика!

— Что поделаешь? Мы солдаты…

— Мы не солдаты, — перебил его Аристов, — мы партизаны!

— Не вижу разницы в этой обстановке.

Вот это-то и плохо, что не видишь! Мы партизаны, и наша сила в хитрости и внезапности!

— Какая же это хитрость, ценой четырех отрядов спасти один?! — повысил голос и Колесник. — Тут надо смотреть правде в глаза. Допустим, Кукелеву удастся оторваться от противника. Допустим, он разгромит небольшой гарнизон в бараках и переправится через Елмозеро. Хотя и это бабушка надвое сказала. Успех будет лишь в том случае, если финны увяжутся за другими отрядами… Но они-то, действуя врозь, наверняка не пробьются. И если вопрос будет решен так, то штаб не имеет права идти с Кукелевым. Он обязан быть с главными силами.

— Уж не подозреваешь ли ты меня, что я хочу спасти свою шкуру? — прищурился Аристов, снимая очки. — Вот, оказывается, до чего можно договориться?!

— Я ничего не подозреваю. Я просто не вижу логики.

— Ты много чего не видишь! Ты плохо знаешь партизан, ты не веришь в них…

— Зимой я дважды ходил с партизанами на крупные операции и ничего, кроме хорошего, сказать о них не могу…

— Видишь, ты даже сейчас говоришь — «ходил с ними». Ты в душе себя партизаном не считаешь. В том-то твоя беда, Колесник.

— Это-то к чему, Аристов? Мы ведь обсуждаем совсем другой вопрос.

— А к тому, Колесник, что ты командуешь людьми, которые пришли сюда добровольно и сознательно. Для них нет ничего дороже партизанской чести, и каждый ради нее, не задумываясь, отдаст жизнь… Наша честь состоит теперь в том, чтобы в свой тыл вышла все-таки бригада… Бригада, понимаешь? Во главе со штабом, с документами… Чтобы враг не имел оснований утверждать, что он уничтожил бригаду как боевую единицу. В этом большой политический смысл для всего партизанского движения в Карелии на будущее. Очень жаль, что ты не понимаешь этого, Колесник. Ты ведешь себя, как какой-то военспец. Ладно, на этом разговор пока кончаем. После переправы через Волому план дальнейших действий обсудим на совете командиров и комиссаров.

Аристов отошел удовлетворенный. Он был рад, что не поддался вспыхнувшему чувству раздражения, сдержал себя и спокойно высказал все, что давно уже следовало бы знать этому самоуверенному умнику. Пусть для него не будет новостью то решение, которое теперь определенно и твердо созрело у Аристова…

Он направился в расположение отряда имени Антикайнена. К месту сбора «антикайненны» пришли последними с опозданием почти на сутки. Как выяснилось, задержала их болезнь командира. Двое суток страшные желудочные колики мучили Николая Ивановича Кукелева, он не мог двигаться самостоятельно, бойцы, узнав об этом, готовы были нести любимого командира из последних сил, но сам Кукелев воспротивился этому. Тогда комиссар отряда Макарьев и начальник штаба Лопаткин на свой страх и риск решили занять оборону, дождаться, пока командиру станет получше, и потом догонять бригаду. Отряд сдерживал наседающего противника, а фельдшер Валя Канаева применяла все нехитрые походные средства, чтобы облегчить страдания командиру. К счастью, это удалось, отряд ночью благополучно оторвался от противника и недавно соединился с бригадой.

Теперь Кукелев постепенно приходил в себя. Обессиленный, изможденный, с сухим блеском в глазах, он сидел под деревом, то и дело стирая с лица холодную испарину. Заметив приближающегося комиссара бригады, он хотел подняться навстречу, но Аристов еще издали сделал ему знак, чтобы оставался на месте, и сам присел рядом.

— Ну как твоя требуха? — спросил Аристов, чувствуя, что Кукелеву явно лучше, и потому не боясь обидеть его нарочитой грубоватостью. — Слух по бригаде прошел, что вроде ты разрядился…

— Было такое, — слабо улыбнулся Кукелев.

— Ну, теперь все будет в порядке. Это все черника. Одним в спасение, другим во зло. Крепит с нее страшно. Так что ты, брат, поостерегись дальше.

Аристов помолчал, закурил, угостил табаком Кукелева и неожиданно сказал:

— А я только что с Колесником разругался.

Кукелев выжидающе затих с неприкуренной цигаркой. Уловив эту настороженность, Аристов вполголоса изложил и свой план перехода линии финского охранения, и отношение к нему Колесника, и смысл той отповеди, которую он дал начальнику штаба. Начал он спокойно, но по ходу рассказа незаметно для себя распалился, в конце даже выматерился и воскликнул:

— Черт знает, что только мнит о себе этот мальчишка!

Кукелев ни словом, ни движением не выказал своего отношения к услышанному — он сидел и словно бы думал о чем-то другом. Лишь в сощуренных светлых глазах читалась глубокая внутренняя тоска, и трудно было понять — то ли он удручен рассказом комиссара, то ли его продолжает мучить не утихшая еще боль.

— Чего молчишь? — резко спросил Аристов, когда молчание Кукелева начало раздражать его.

— А что я должен сказать? — повернулся к нему Кукелев.

— Тебе что, и сказать нечего, что ли? Ты-то как считаешь?

— Не надо бы вам ругаться! Не время! Спорить можно, а ругаться зачем?

— Разве о ругани я спрашиваю? Ты об отношении к делу говори! Как линию охранения переходить? С Колесником я сам разберусь. Я твердо решил отстранить его от командования бригадой, пока не поздно!

— Не слишком ли резко, Николай Павлович? Чем это вызвано? Я считаю, что все, что предпринималось Колесником, делалось им грамотно и правильно. Разве что история с отрядом Попова? Тут, конечно, проявили мы торопливость и нерасчетливость. А так? Смотри, пожалуйста… Миновали почти без потерь два крупных заслона, рассредоточением запутали противника, приблизились к последней линии охранения. А что несем потери от голода — так разве Колесник в этом виноват?

— Что ты — «Колесник, Колесник»? Ты же лучше других знаешь, что все решения в конце концов приходится принимать… нам! — Аристов поначалу хотел сказать «мне», по такое заявление могло показаться нескромным, он запнулся и даже покраснел от смущения.

— А чем же это плохо?

— А тем, что сейчас бригаде, как никогда, требуется твердая командирская рука. Вопрос с Колесником для меня решен. Дело в