Внучка берендеева. Третий лишний - Карина Демина

Того Арей тоже запомнил.

Высокий бледный мужчина, будто бы больной, но отец, когда Арей спросил, уверил, что бледность сия — исключительно от учености…

Девка за спиною закхекала. И Арей протянул ей кошель:

— Возьми. Погуляй. Мы никуда не уйдем. Клянусь своею силой.

Девка скривилась, но кошель приняла.

…той девочке прислуга кланялась в пол, величала княгинюшкой. И она, малолетняя, полагала, что мир так и будет лежать у ног ее. Арея это злило. Того, прошлого, который явно ощущал низость своего положения. Но отца напрямую ослушаться он не смел. Да и как гостю было неуважение выказать? Это и гостя оскорбить, и родителей, что воспитали дурно. Вот Арей и скрипел зубами.

Держался. Пусть для того и требовалось собрать все его терпение.

Он подавал подушки — девочка желала чаю, но стулья были велики для нее, как и тяжеленный гостевой стол, под шелковой скатертью сокрытый. Подушки укладывали горой. И в них усаживали ее. Тетка вставала за креслом и сверлила Арея взглядом, в котором явственно читалось, что недостоин он глядеть на ее лялечку, ее ясочку, княгинюшку драгоценную. И та, настроение няньки чувствуя, сама пыжилась, щеки дула, глаза пучила.

Но первою не выдерживала. Непривычно было ей молчание.

— А папочка сказал, что жениха мне найдет, — говорила она и нос задирала.

Арею тогда еще смешно сделалось. Подумаешь, жених. Невелика прибыль. Лучше бы саблю, или вот коня, или еще что полезного, а жениха… какая от женихов польза?

Девчонке он такого не говорил, кивал лишь.

И та, ободренная, продолжала:

— Красивого! Быть может, царевича… иноземного. Вот папа с саксонским посланником беседу беседовал. И тот мне вот чего подарил. — Девочка вытянула ручку, показывая широкое запястье с яркими каменьями. — Видишь?

— Вижу.

— Красиво?

— Красиво, — согласился Арей. Об чем еще с девчонкою говорить? Не о лошадях же, в которых Арей толк знал, и даже отец это признавал и брал его на конный ряд, когда нового жеребца присматривал. И не о сбруе… не о приемах, особенно том, что не получается, пусть Арей из шкуры лезет, чтобы повторить.

Она вообще, наверное, неграмотная. Сидит в своем тереме, вышиванки вышивает или пряжу прядет. Что там еще положено боярыням? Тоска…

— Я не хочу за саксонского идти. У него нос закорючкою. И старый он. — Девчонка вздохнула совсем по-взрослому. — Двадцать годов.

— Двадцать — это еще немного.

— Много… он мне не нравится. Мне портрету показывали. И с меня писали. Батюшка говорит, что я царское крови, а значится, и жених должен быть совестущим.

— Каким?

— Совестущим, — повторила малявка и запястье тронула. — Ну, чтоб тоже с кровью.

— Соответствующим?

— Ага… а норманн толстый. И ехать к ним далеко. А еще от евонного посланника воняет. Я батюшке сказала, что не поеду… я лучше за тебя пойду.

— Что?!

От этакой радости у Арея в горле пересохло. Не надобна ему жена! И вообще… он царское крови недостойный. Кто за рабынича царевну отдаст? В тот момент он впервые, пожалуй, обрадовался, что несвободен. А то и вправду, глядишь, просватали бы.

У него же планы.

Он воевать пойдет. И славу стяжает такую, что все вокруг разом позабудут, что Арей — низкого рождения, что незаконный он.

— Я батюшку попрошу. Ты хороший. Меня слушаешь… и красивый.

Баба толстенная губы поджала, отчего усики ее встопорщились. А девчонка радостно продолжала рассказывать, как они поженятся. У нее уже и платье готовое было невестино. Из шелку красного и нитью алой вышитое. Нить-то с золотом, но то особым способом травленое, потому и вышла алою, но с золотым блеском…

…про это самое платье она два часа и говорила.

А как ушла, Арей вздохнул с немалым облегчением. Нет, с девчонками малолетними он играть не желает…

— Утомила гостьюшка? — Отец усмехался и выглядел предовольным.

— Она вздумала за меня замуж идти, — пожаловался Арей.

— Что ж, вариант, конечно, неплохой… но не думаю, что Мирослав на тебя согласится… все же царская кровь… или понравилась? — Отцовы глаза блеснули с насмешкой.

— Нет!

— Молод ты еще. А ведь она — невеста завидная.

Арей только фыркнул. Завидная? От горшка два вершка и язык помелом.

— Зря. Кровь сильная. Божиней благословенная. Дети магиками будут. Да и… если Мирославу верить, могут и на трон… не бери в голову. — Отцова рука пригладила волосы. — Лучше расскажи, как тебе новый конь. Хорош?

…они приходили еще дважды. А после один Мирослав. И с каждым его приходом отец делался все более мрачен.

— Хватит. То, что ты предлагаешь…

— А думаешь, он просто так власть уступит? Нет, эта девчонка совершенно его околдовала! — Голос Мирослава Батош-Жиневского не проникал сквозь стены, но в оных стенах имелись оконца, через которые очень даже удобно было слушать. Особенно если слух острый и знаешь, как оконце приотворить, чтоб батюшка не заметил. Арей знал.

Он вытащил заглушку, которую отыскал давно уж, и ухом к дырке приник.

— Ты преувеличиваешь. Это просто женщина…

— А ты недооцениваешь женщин. Иные еще те змеи… поверь, я знаю, о чем говорю. Эта девица балуется запретной волшбой.

— Приворотом?

— Приворот не так уж и страшен, да и ни один приворот долго не удержится, если на сердце пусто. Нет, она нашла иной способ. Я пока не понял, какой именно, но разберусь… разбираюсь.

— Она не делала тебе зла.

— Пока не делала, — согласился Мирослав Батош-Жиневский. — Но вряд ли ей нужен мой братец. То есть нужен, но не сам по себе. Ее власть влечет. А он… он лишь способ эту власть получить. И если так, то всякий человек, который будет мешать ей достичь цели, станет ее врагом.

Взрослые разговоры были не особо интересны. Но Арей упорно слушал. Вдруг да чего про него скажут. Например, похвалит гость Арея, бросит этак, невзначай, что сам бы таким сыном гордился… и батюшка ответит, что гордится и вольную изготовил.

А еще лучше — сошлет он свою жену в монастырь.

С нею и братца, чтоб не заминал. Матушку же Арееву законною женою сделает… нет, брата можно не отсылать, пусть в доме живет. Он толстый и безвредный.

— Допустим…

— Не допустим, а так и есть. Ты давно моего братца видел? Он все еще мнит себя великим дамским угодником, покорителем сердец. Идиот. Последние мозги выкурил…

— Аккуратней, Мирослав.

— Вряд ли ты меня сдашь. А если и донесешь, мы с ним знаем, я правду говорю. Он толст. И неповоротлив, как кабан. От него дурно пахнет. И ни одна нормальная женщина не разделит с таким ложе.