Марргаст. Первое семя тьмы - Анна Чайка

К тому же близился праздник Красного улова. Под расписными масками и каркасными, обитыми тканью куклами рыб-красноперок легко скрыть свою личность и оружие, если надо. Он подходил почти идеально. Переговоры с жителями Чаргана уже велись, добавил старший богатырь по имени Всеволод Тяжелый Щит.

Несколько моих братьев и сестер вызвались помочь. Я последовал за ними, желая прояснить для себя некоторые детали. Хорошо, что смаги из восточной обители продолжали считать избранным Радогоста – случайный обман, но как удачно обернулся.

И все же, неужели этот слепой лис не стал указывать мое имя и облик в сопроводительном письме, подозревая, что его могут перехватить? Невольно начинаю им восхищаться. В первый день в Братстве мне сказали, что мошенничество здесь − полезный навык. Кажется, только сейчас я стал понимать глубину этой случайно оброненной фразы.

Когда я вернулся в обитель смагов, совещание закончилось.

− Что будешь делать? − спросил я Рада, улучив момент, когда его оставили одного. Остальные уже спускались вниз, собираясь немного передохнуть.

− Буду играть роль избранного Живью, пока могу. Так даже безопаснее. Мы ведь не можем тобой рисковать.

Я ценный жертвенный барашек. Бе-е, бе-е-е… Нет, глупая мысль. Прочь ее.

− Это оружие… Ты ведь раньше не обращался с двуручниками? − утверждающе поинтересовался наставник. − Надо использовать эту неожиданную удачу и найти место, где ты сможешь спокойно с ним тренироваться.

− Зачем?

− Возможно, боги послали тебе Азул, чтобы им ты уничтожил Нигола.

− А богатыри не лишком возмущались, что их древнее сокровище досталось каким-то колдунам?

− Они, считай, местные. Давно здесь живут и знают, на что смаги способны. Не слишком верят, но доверяют. Забавно, не правда ли? Они предпочитают не видеть иные миры, не верить в богов, но готовы использовать любой шанс на победу.

− Прямо, как мы, − вяло улыбнулся я. Радогост затормозил прямо посреди крутой лестницы, ведущей в постройку с кельями.

− Раньше ты не причислял себя к смагам, − сказал он удивленно. − Я рад. Лучше поздно, чем никогда.

− Не причислял? Значит клеймо Братства на моей шее выбито совершенно случайно, − Я попытался отшутиться, но моего наставника таким было не провести.

− Тут другое. Как бы сказать? Неуловимое чувство сопричастности. Хорошо, что ты на нашей стороне, надеюсь, так будет и дальше. Не смотря ни на что.

Его слова должны были меня насторожить. Хотя бы немного, ведь было же что-то странное в блеске черных глаз и бодрящихся, болезненных интонациях голоса. Но тогда я слишком доверял Радогосту.

Их тысячи. И скоро они расцветут…

Мне предоставили скромный уголок рядом с опочивальней избранника Живи, как его личному помощнику. Ночами здесь бывало довольно холодно, для согрева предлагались ватные одеяла и накидки из шерсти. Рад любезно предложил занять положенную мне «по праву» спальню, но я отказался от заманчивой затеи. Мало ли что о нас начнут думать.

Пока братья готовились к битве, я мечтал отдохнуть. С тех пор, как на меня повесили ярмо избранности, кошмары исчезли. Я перестал видеть сны. Совсем. И вместе с тем начал их жаждать, – но треклятая Живь будто испугалась подобного напора и решила временно переждать бурю в раковине моей гудящей головы.

Пытаясь быстрее уснуть, я снял с ремня духовное оружие. Секира из ветви Карколиста неуловимо изменилась. Вместе с Курганом мы попробовали усовершенствовать ее втайне от остальных.

Вдоль широкого лезвия шла черная каемка из осколков последнего марргаста. Кусочки были мастерски подогнаны друг к другу. Тонкая, почти идеальная работа. Не знаю, выйдет ли из этого прок, но зато знаю кое-что другое. Спать с ней я буду гораздо спокойнее.

… Это была заросшая чертополохом тропа. Мне четыре, и я иду за матерью. Она зовет из леса, ее голос звучит настойчиво: − «Ваня, Ваня, Ва-аня!» Я вглядываюсь в ее лицо, но вместо него там лишь размытое пятно с застывшей восковой улыбкой.

«Ты мой особенный, удивительный мальчик. Я так люблю тебя»

«Я тоже тебя люблю, мамочка! А куда мы идем?»

«Не мы. Ты. Помнишь, что обещал мне раньше? Настало время исполнить обещание. Ну же, пока папа не вернулся…»

Она что-то просит сделать, но я не слышу, что именно. Мне страшно и весело одновременно. Пальцы колют невидимые колючки, в носу щиплет. Немного хочется плакать. Так всегда, когда она говорит этим привычным, ласково-настойчивым тоном.

Мама всегда должна быть довольна.

«Ты можешь. Ты ведь хочешь защитить мамочку? Просто постарайся»

«Стараюсь»

«Ну же»

Требовательности в ее голосе становится больше. Но ведь мне и так тяжело! Она не понимает? Зачем мучает меня?

«Я не понимаю, чего ты хочешь»

Она молчит. Я стараюсь сильнее, на лбу выступает испарина, соленая, но и немного пряная тоже, и мне не нравится ее вкус.

«Странно, почему не выходит?» шепчет мама нервно «Должно же выйти. Ты ведь особенный, ты обязан (пусто) ты можешь (пусто) его!»

«Голова болит!»

«Ерунда, скоро пройдет. Напрягись!»

«Почему именно я должен быть особенным? Надоело! Я устал… Мама-а…»

Она резко приближается.

В тот день от нее пахло дикой вишней и звериной шкурой. И я боюсь поднять глаза. Словно вид рассерженной матери мог превратить меня в каменную статую, отравить чем-то неправильным и гадким. А я не хотел меняться или видеть перемены в ней. В детстве такие вещи кажутся слишком реальными.

«Что я должен сделать, чтобы ты отстала, объясни?» канючу я, размазывая сопли по горящему лицу. В висках неистово стучит кровь.

«Сделай то, ради чего ты был рожден на свет, поганый стервец», отвечает Нигол, стискивая руки на моей шее….

Лиса едва коснулась моей руки, как я со всхлипом дернулся и открыл глаза. Она едва успела увернуться, иначе бы мы точно столкнулись лбами.

− Эй, совсем плохо, да? − обеспокоенно спросила она, кусая уголок пухлой губы. С последней нашей встречи охотница стала убирать отросшие почти до пояса косицы под красную повязку, начав еще больше походить на предков-разбойников.

− Сны… снова…

− Вернулись, наконец? На, попей.

Лиса протянула свою флягу с живой водой, и я залпом выпил больше половины. Глотку жгло. Я вспомнил: такой разговор с матерью действительно происходил когда-то в детстве. Но почему опять она? И при чем здесь лжепророк?