Танцы со смертью: Жить и умирать в доме милосердия - Берт Кейзер

Если ждать единственного, последнего ограничения, которое позволит принять окончательное решение, возрастает опасность, что этим последним ограничением будет как раз нарушение вашей способности положить конец своей жизни.

Меня всегда раздражает тон, каким люди произносят: «Он совсем этого не хотел». При этом они имеют в виду, что он вовсе не такой уж тюфяк, сопровождая эти слова сострадательной улыбкой по адресу 36 000 прочих голландских пациентов домов по уходу, которые позволили себе дойти до подобного состояния.

Но вернемся к Долфу и к лошади, которая умела считать. История разыгрывается в XIX веке, на каком-то деревенском празднике. Там присутствует кто-то из известных биологов, забыл его имя. Итак, лошадь, которая умела считать. У лошади спрашивают: сколько будет 12 минус 5? И лошадь 7 раз бьет в землю копытом.

Как такое могло быть? А вот как. Йоахим, не то слуга, не то конюх, не то владелец, всегда стоял рядом с лошадью, и, когда лошадь ударяла копытом нужное число раз, он или облегченно вздыхал, или переступал с ноги на ногу, или вытирал себе лоб, то есть подавал один из сигналов, которые лошадь прекрасно знала, сопровождая это поощрением в виде кусочка сахару, – далее см. у Павлова.

Присутствовавший биолог это увидел и попросил Йоахима стать за стеной.

Урок арифметики на этом закончился.

Так же и с Долфом и его способностью считывать желаемое да или нет по интонации и выражению лица спрашивающего.

У консультирующего у нас психиатра спрашиваю без особой надежды, чтó он может сказать о внутренней жизни нашего Долфа. Ответ гласит: «Безвидна и пуста, коллега, и ничто не носится во тьме над водою»[266].

Анатомические рисунки Леонардо да Винчи так поражают нас потому, что, кажется, основываются на концепциях, которых у него еще не было. Изображение мышц такими, какими мы их видим, не так удивляет, поскольку ему была известна структура утолщающихся и укорачивающихся связок, натянутых, словно струны, на части скелета. Но то, что такие органы, как аорта, vena cava [полая вена], почки и отчасти даже сердце и печень он увидел почти такими же, какими видим их мы, уже не очень понятно. Что кровеносные сосуды – это толстые или тонкие трубки, знали анатомы его времени, но Леонардо рисует их как те полые трубочки, которые с такой точностью можно было видеть только после Гарвея[267].

Поясним: обратите внимание на понятия из анатомии, которыми пользуются в мясной лавке. Сопоставьте незначительные кусочки, попадающиеся на частях разделанной курицы (почти всегда печень и сердце). На карбонате с ребрами, бараньих котлетах с косточкой часто бывают видны, со стороны позвонков, крупные сосуды и нервы и кусочек межпозвоночного диска. Anatomie des Alltagslebens [Анатомия повседневной жизни].

Хотя вовсе не ожидаешь, что Леонардо будет смотреть на труп взглядом мясника, шаг от подобного видения до его рисунков все-таки слишком велик.

Это становится ясно на первом же практическом занятии по анатомии, когда при вскрытии в животе не видно вообще ничего такого, что обещает анатомический атлас. Наглядной арматуры мы не увидим: артерии – никакие не толстые красные трубки, сосуды не голубые, нервы не желтые. Всё, что открывается первому взгляду, – неразличимое клейкое месиво.

Ван Рит каждое утро звонит Греет, через две палаты от его собственной, как только думает, что она уже проснулась. Я вхожу как раз во время такого звонка. «Всё хорошо. Ну да, умираю, но умираю хорошо. И потому, что Антон дает мне морфин».

Он действительно лежит на матраце из валиума[268], укрытый морфином, и смотрит на прекрасные светлые дали осеннего неба. «Ну, Швейцер, знаешь, не так уж и плохо умирать. В общем-то, я не против».

Когда я вхожу – «телозависимый», «служитель плоти», как он меня называет, – он считает своим долгом подать мне рапорт о своем состоянии, как солдат своему сержанту. Моча, стул, пища, кашель, боли. Только после этого я могу убрать свой стетоскоп, я вижу светлые прогалы осеннего неба, и он рассказывает сцену из своего сна.

«Генералы не стреляют друг в друга. И всё же мне захотелось получше разглядеть поле битвы в собственном теле. Я чувствую, как во мне полчища солдат бегут навстречу друг другу, они бешено рубятся и стреляют друг в друга, поражая так же часто своих, как и врагов. Я бессильно витаю над всей этой сценой и разыскиваю в хаосе боя Наполеона и Веллингтона в надежде, что хотя бы эти двое среди общей неразберихи стоят где-нибудь друг против друга, глядя друг на друга в упор и нацелив пистолет в грудь противнику, чтобы решительно изменить ход сражения. Но когда я наконец замечаю Наполеона, он сидит в рощице позади Жозефины, ne te lave pas[269], а Веллингтон играет croquet on a lawn [в крокет на лужайке], и я хочу им крикнуть: „Сражайтесь же, чёрт возьми! В бой!“ Но они не могут меня услышать».

Он в хорошем настроении и хочет от меня узнать, как, собственно, возникает рак.

– С научной точки зрения и прямо сейчас?

– Да, всё же с научной, но с объяснением.

– Месяцы или годы тому назад та или иная молекула белка в одной из клеток кишечника села мимо стула и, падая, повалила еще несколько других, что в ДНК вызвало нечто вроде инсульта, в результате которого одна из клеток озверела и превратилась в чудовище. Приблизительно так.

– Вот-вот, – он криво усмехается, – и нечего было спрашивать.

Ближе к вечеру захожу к Греет. Ван Рит опять встал с кровати, уютно устроился и потягивает из стаканчика. Он вспоминает прошлое. В 1950-х годах он некоторое время работал в NASA. Участвовал в разработке так называемой куриной пушки. Для проверки, могут ли птицы причинить ущерб самолету, был создан аппарат, который со скоростью 800 километров в час выстреливал умерщвленной, но покрытой перьями курицей по стоявшему «фоккеру». Мы все трое вымученно усмехнулись. Ван Риту стоило определенных усилий убедить фермеров из окрестностей, что ему нужны неощипанные мертвые куры. Некоторые отказывались, так как считали такие опыты этически неприемлемыми.

До войны он занимался банковским делом и некоторое время работал финансовым представителем торговой компании в Калькутте и одновременно представителем KLM[270]. Калькутта была в то время промежуточной остановкой для первых пилотов KLM, которые летали на самолетах Fokker F XII или Fokker F XIII и осуществляли почтовую связь между Амстердамом и Батавией. Самолетам давали названия индонезийских птиц: Голубь, Ястреб или Жаворонок. Однажды на одной из таких машин подняли в воздух индийского поэта и философа Рабиндраната Тагора.