Последнее волшебство - Мэри Стюарт

Правая рука Мельваса чернела запекшейся кровью, меч его разил все медленнее, словно отяжелев; он шумно дышал, как самец-олень во время гона. Собрав все силы, он взмахнул щитом и, словно топор, обрушил его на правое плечо Артура. Меч вылетел у того из руки. Зрители, ужаснувшись, вскрикнули в один голос. А Мельвае, издав победный возглас, поднял меч, чтобы нанести убийственный удар.

Но Артур, вооруженный теперь одним лишь кинжалом, не отшатнулся, не попятился. Никто и ахнуть не успел, как он прыгнул навстречу противнику, выбросил вперед руку над верхним краем щита и концом длинного кинжала придавил Мельвасу горло.

Но не вонзил. Только тонкая струйка крови пролилась у того по шее. И снова король что-то тихо и яростно произнес. Мельвас замер на месте. Из занесенной руки вывалился на траву меч. Упал, звеня, щит.

Король отнял от его горла кинжал. Отступил на шаг. И на виду у всех, у людей Артура и своих подданных, а также на виду у королевы, наблюдавшей за боем с дворцовой башни, Мельвас, король Летней страны, медленно опустился перед Артуром на колени и признал себя побежденным.

Воцарилась глубокая тишина.

Король Артур медленно, словно на торжественной церемонии, поднял над головой кинжал и отбросил прочь, клинок впился острием в землю и затрепетал. А король снова что-то проговорил, теперь спокойнее. И Мельвас на этот раз, понурив голову, ответил. Наконец король все так же церемонно протянул руку и поднял Мельваса с колен. А затем взмахом руки подозвал к побежденному его свиту, сам же повернулся к набежавшим со всех сторон своим людям и в их окружении ушел к себе во дворец.

* * *

В последующие годы я слышал разные толки об этом поединке. Некоторые утверждают, будто бился вовсе не Артур, а Бедуир, но это чистейший вздор. Другие доказывают, что никакого поединка вообще не было – иначе-де Мельвас был бы убит. А просто с помощью некоего посредника они уладили свой спор на совете.

Это неправда. Все было именно так, как я тут рассказал. Позже от самого короля я узнал, о чем был у них разговор на поле боя. Мельвас перед лицом неотвратимой смерти подтвердил справедливость королевиных обвинений и признал свою вину. Артуру, конечно, не принесла бы пользы его кончина, и я рад, что без моего совета он выказал умеренность и здравый смысл. Ведь с того дня Мельвас всегда оставался верен Артуру, и остров Инис Витрин почитался жемчужиной Артуровой короны. И, как теперь знает всякий, королевские суда больше не платили портовых сборов.

А год шел, и настал славный месяц сентябрь – месяц моего рождения, месяц ветров, месяц ворона и самого Мирддина, этого путешественника между небом и землею. Ветви яблонь клонились книзу под бременем плодов, целебные травы были собраны и сушились, свисая пучками и метелками со стропил моих амбаров. А на полках в кладовых стояли в ряд пустые баночки и коробки, приготовленные под порошки и мази. Дом и сад, башню и жилье – все пропитали ароматы трав, и яблок, и меда, сочившегося из ульев и даже из дубовой колоды в дальнем конце сада, в которой поселились дикие пчелы. Моя усадьба Яблоневый сад как бы служила малым отражением золотого изобилия, расцветшего в то лето по всей стране. Королевиным летом называли его люди, любуясь тем, как жатва приходила на смену сенокосу, а земля все цвела и цвела, благословенная щедростью Богини. Золотой век, говорили люди. И для меня это тоже был золотой век. Но теперь, как никогда прежде, у меня появился досуг, чтобы ощутить одиночество. И кости мои стали ныть по вечерам, когда дули юго-западные ветры, так что я радовался теплу очага. Недели, что провел я в Каледонском лесу нагой, голодный и холодный, оставили по себе наследство, которое не могло не сказаться и на более крепком здоровье, и теперь я быстро продвигался навстречу старости.

Другое наследство оставила мне, быть может, отрава Моргаузы, а может быть, причина была еще в чем-то, не знаю, но со мной стало время от времени случаться что-то наподобие кратких припадков падучей болезни – только, как известно, эта хворь не приходит на старости лет, коль скоро она не давала себя чувствовать в молодости. Да к тому же и признаки были иные, чем мне случалось наблюдать и лечить. Припадки – а их было уже три – поражали меня в одиночестве, так что о них, кроме меня, никто не ведал. Присходили они так: спокойно отдыхая, я словно бы погружался в сон, но, очнувшись, оказывался совсем окоченевшим и слабым от голода, хотя и не расположенным к приему пищи. В первый раз я опомнился через двенадцать часов, но по тому, как кружилась у меня голова, как бессильны и легки были члены, я понимал, что это – не обыкновенный сон. Во второй раз успели пройти две ночи и день. Хорошо, что припадок застиг меня в постели.

Я никому не обмолвился об этом. Перед третьим припадком я уже различил признаки его приближения: словно от легкого голода засосало под ложечкой, закружилась голова, захотелось лечь и молчать. Я отослал Мору домой, запер двери и улегся в постель. Потом было такое чувство, как после пророчества: все кругом умытое, свежее, будто заново родилось, звуки и краски младенчески яркие и отчетливые. Разумеется, я обратился к книгам, но, не найдя в них ответа, не стал попусту ломать голову, а просто принял новый недуг, как принимал муки провидения, внезапно посещавшие меня и столь же внезапно уходившие. Я угадывал в них руку божества. Быть может, теперь та же рука влекла меня к последней черте. В этой мысли не было страха. Я исполнил то, что от меня требовалось, и теперь, когда придет мой срок, был готов уйти.

Но от меня не требовалось жертвовать собственным достоинством. Пусть я останусь в памяти народной как Королевский Прорицатель и Маг, своею волею удалившийся от людских глаз и оставивший королевскую службу, а не как дряхлый, беспомощный старец, переживший самого себя.

Вот почему я избрал одинокую жизнь, обрабатывал свой сад и готовил целебные снадобья, писал и отсылал длинные письма Блэзу в Нортумбрию и жил скромно, опекаемый одной девушкой Морой, чья стряпня время от времени пополнялась подарками с Артурова стола. От меня тоже во дворец уходили подарки: корзина особенно сочных яблок с молодой яблони; настойки и отвары; даже благовония, которые я составлял для королевы; приправы для королевской кухни. Дары скромные, не то что пламенные прорицания и победы былого, однако от них веяло миром и золотым веком. То были дары любви и довольства, ибо теперь у нас имелся досуг и для того, и для другого. Воистину золотые времена, не омраченные тенью дурных знамений – лишь щекотало душу смутное предчувствие грядущей перемены, не грозной, однако же неотвратимой, как листопад или приход зимы.

Что за перемена – я не позволял себе гадать. Я был как человек, который заперся один в доме, всем доволен и все-таки прислушивается к звукам за дверью, в ожидании и полунадежде, что кто-то к нему придет, хотя и зная в глубине души, что этого не будет.

По это произошло.

Он пришел золотым сентябрьским вечером. Сверху глядела полная призрачная луна, украдкой всползшая на небосклон задолго до захода солнца. Она висела над ветвями яблони, точно большой затуманенный фонарь, и постепенно разгоралась, по мере того как меркло вкруг нее золотисто-розовое небо. Я работал у себя в кладовой, растирая в порошок сухую траву иссоп. Наготове стояли чистке пустые банки. Пахло целебными травами, а также яблоками и сливами, уложенными на полках для дозревания. Жужжали залетные осенние осы, завлеченная теплом поздняя бабочка распластала пестрые крылышки на оконной раме. Я услышал за стеной легкие шаги и обернулся.