Зной - Джесси Келлерман

Что, если они привлекут чье-то внимание? — подумала Глория.

А разве выстрелы не должны были привлечь внимание?

Оно, конечно, выяснять, что здесь происходит, никто не прибежал, однако рассчитывать на всеобщую воздержанность подобного рода ей не стоит.

Стоя под струями самой горячей, какую она могла вытерпеть, воды, Глория счищала и смывала с себя корочку засохшей крови. Скребла пальцами, будто граблями, череп, и сток постепенно забивался коричневатыми комочками. Ей пришлось ополаскивать волосы три раза, пока вода, стекавшая с нее, не стала чистой.

Она вернулась к себе в номер, оделась, пристроила на плечи свой рюкзак, взяла рюкзак Карлоса (тяжелый из-за пистолета), испачканное кровью тряпье, крадучись спустилась вниз и выбралась на парковку. Уже почти стемнело. Электрический свет падал на гравий. Ночной портье стоял, раскачиваясь, спиной к ней.

Глория уложила оба рюкзака в багажник, села за руль.

Направляясь к выезду из парковки, оглянулась на вестибюль. Портье, стоя в двери, махал ей руками.

Она остановила машину и вылезла наружу.

Портье поздоровался с ней, снял наушники:

— На дискотеку собрались, сеньора?

Глория оглядела себя. Она и не заметила, во что оделась: в свободную пурпурную рубашку из искусственного шелка и черные легинсы. Совсем как девочка из «Танцевальной лихорадки».

Однако…

Однако портье ничего не слышал.

— Мой друг приболел, — сказала она.

— Текилы перебрал?

— Где у вас ближайшая аптека?

— В Чарронесе, — ответил он. — Это вон в ту сторону.

— Не стоит его будить. Вот плата еще за один день. — И она, протянув портье деньги, прибавила: — Не беспокойте его — и завтра утром тоже.

— Понял, сеньора. Не хотите, чтобы я заглядывал к нему, проверял, как он?

— Нет. Пусть отдыхает.

— Ладно. В нашем мотеле вы можете рассчитывать на любую услугу.

— Вот и хорошо. Обеспечьте ему покой. И матери скажите, и всему персоналу: не беспокоить. — Она протянула портье еще десятку: — Понятно?

— Конечно.

Он снова надел наушники и вернулся в вестибюль.

Глория неторопливо вела машину на северо-запад и вскоре миновала поворот на Агуас-Вивас. Раздражительный водитель пронесся мимо нее, гудя и помигивая фарами. Посмотрев на карту она обнаружила, что заехала далековато, развернулась и проехала назад пятнадцать миль, пока не увидела поворот к кладбищу. Дорога огибала кладбище и тянулась дальше. Глория на тридцать миль углубилась в пустыню. Луна высвечивала очертания слегка поднимавшихся над горизонтом столовых гор, похожих на значки половинной паузы. Решив наконец, что она заехала в пустыню достаточно далеко, Глория свернула с дороги, питая надежду, что пережитое ею потрясение и усталость будут к ней снисходительны. Выбрала место за плотной порослью кактусов, опустила на четверть дюйма стекло и заперла дверцы машины. Откинула взвизгнувшую спинку сиденья, закрыла глаза и погрузилась в сон.

НЕТ, НЕ ПОГРУЗИЛАСЬ. Не смогла.

Его лицо, и бах бах бах, и выплеск липкой, пахучей жидкости, как из кровавого бифштекса, из очень кровавого. Всю эту долгую ночь Глория изнывала от желания выпить воды; слюна ее была горька.

Что, если она ошиблась. Да нет, он готов был убить ее.

А она никогда еще не убивала.

Глория открыла дверцу, наполовину вывалилась, придерживая ее, из машины и извергла струю рвоты — и продолжала извергать одну за другой, пока ничего, кроме желчи, в струях не осталось.

Незадолго до восхода солнца она очнулась от самого глубокого, в какие впадала за последние три дня, сна, оставившего ее потной, тугоподвижной, злой. В машине клубился парок. Глория вылезла из нее, оставив дверцу открытой — пусть проветрится, — повращала бедрами, пытаясь ослабить узлы, в которые завязался ее крестец. Перекрестила ноги и согнулась, постаравшись коснуться пальцев; перекрестила иначе и снова согнулась, разминая спину. Пустыню освещала заря, студеная, но обещавшая адский зной.

Его лицо, пистолет, дыра в горле. Она стряхнула с бедра воображаемые брызги крови.

«Посмотри на меня. Посмотри. Посмотри».

Ну вот, ей уже и голос его мерещится.

«Посмотри на меня».

Самозащита.

«Прошу тебя, Глория, прошу прошу прошу прошу».

Реджи сказал бы: «Тебе следовало сразу его пристрелить».

Она сцепила за спиной руки, нагнулась, и ей показалось, что у нее того и гляди треснет позвоночник. Руки у Карлоса были в обхвате раза в два больше, чем у нее. Скорее всего, он ее просто раздавил бы.

Однако она здесь, а Карлос утекает в щели пола. Правда, чувствует она себя старой тряпкой.

И при этом ощущает, как ни странно, воодушевление.

Наверное, прямо в эту минуту ночной портье говорит матери: «Ах да, они просили заглянуть с утра пораньше в его номер». Сколько еще пройдет времени, прежде чем зазвонит телефон Фахардо?

Ей и Teniente есть что обсудить.

НА ЕДИНСТВЕННУЮ УЛИЦУ Агуас-Вивас пала роса. Глория остановила машину перед мастерскими каменотесов, пытаясь сообразить, где бы ей подождать Фахардо.

И вздрогнула от громкого металлического лязга.

Лязгнуло где-то внутри «Г Лопец-Каравахаль» — мастерской преуспевающей, с отпечатанными на машинке похвальными отзывами. Правда, свет в ней не горел.

Глория взглянула на часы. Семь утра.

Лязг повторился, за ним последовал дробный перестук резца.

Она постучалась в дверь мастерской. Мгновение спустя занавеска за стеклом двери сдвинулась и прямо перед глазами Глории объявился окруженный сеткой морщин глаз. Занавеска вернулась на место, дверь отворилась.

– ¿Si? — спросил из темноты мужской голос.

— Извините, что потревожила. Я жду Teniente Фахардо и хотела спросить, нельзя ли мне посидеть у вас. На улице холодно.

Каменотес вышел на свет. Ростом он был с Глорию — плюс два дюйма жестких седин. Подтянутый, морщинистый, с древним индейским лицом, он, одетый в рабочие брюки и белую рубашку, выглядел каким-то неправдоподобным. С шеи его свисали защитные очки и маска, все тело покрывала поблескивавшая пыль.

— Входите, — сказал он. Голос его звучал, как тихо кипящая в кастрюльке вода.

Глория поблагодарила и пошла за ним по темному коридору с неровным полом. Чтобы сохранить равновесие, она похлопывала ладонями по стенам, но все равно спотыкалась, когда ноги ее цеплялись на неровности грубо обструганных половиц.

Потом ей легла на локоть ладонь, приведшая ее в темноватую комнату с письменным столом, на котором стояли календарь и плетеная корзинка с чахлым вьющимся растением. Два кресла, наполненная карамельками в обертках керамическая чаша с выщербленными краями. Одна стена сплошь завешана глянцевыми фотографиями импозантных надгробий — густоцветными, уже покрывшимися посередке сеточкой трещин. Если бы не они, Глория могла бы решить, что попала в приемную педикюрши.