Упреждающий удар Сталина. 25 июня - глупость или агрессия - Марк Солонин

Вернемся, однако, вместе с генералом Поповым в Ленинград:

«…На Невском проспекте, по которому мы ехали в штаб округа, царило обычное в эти воскресные часы оживление. Официального объявления о начавшейся войне еще не было… В штабе округа находился генерал армии Мерецков, прибывший утром (подчеркнуто мной. – М.С.) как представитель наркома… Прибыв в штаб, я сразу же прошел в кабинет начальника штаба округа генерала Д. И. Никишева, где застал К. А. Мерецкова, говорившего с кем-то по телефону… Наметив с Д. Н. Никишевым план работы на ближайшие часы, мы с К. А. Мерецковым спустились в мой кабинет для того, чтобы во всех деталях разобраться в обстановке на финской границе…» (194, стр. 41–42)

Если верить написанному, Попов увидел Мерецкова в штабе округа (фронта) утром 22 июня, никак не позднее 12 часов дня («объявления о начавшейся войне — т. е. выступления Молотова по радио – еще не было»). И не просто «увидел», а разговаривал с Мерецковым, обсуждал с ним планы первоочередных мероприятий… Вот только сам К.А. Мерецков этого почему-то категорически не помнит:

«…Днем 22 июня я включил радио и услышал выступление народного комиссара иностранных дел В. М. Молотова о злодейском нападении фашистской Германии на нашу страну. Теперь мои спутники, генерал П. П. Вечный и офицер для поручений лейтенант С. А. Панов, получили ответ на вопрос, для чего мы едем в Ленинград.

Прибыв в Ленинград, я немедленно отправился в штаб округа. Меня встретили с радостью, все хотели услышать живое слово представителя Москвы, получить устное распоряжение. На месте были генерал-майор Д. Н. Никишев и корпусной комиссар Н. Н. Клементьев… Командующий войсками округа М.М. Попов в момент начала войны инспектировал некоторые соединения округа… Штаб округа работал с предельной нагрузкой. Ночь предстояла беспокойная. Меня известили, что 23 июня в Ленинград прибудет из Мурманска командующий войсками округа М.М. Попов… Наступило утро второго дня войны. Я получил срочный вызов в Москву» (93, стр. 211–214).

Итак, из воспоминаний Мерецкова следует, что в Ленинград он прибыл уже после выступления Молотова по радио, т. е. после 12 часов дня. Командующего округом он не встретил ни днем, ни вечером, ни вообще за все короткое время своего пребывания в Ленинграде. И что совсем уже странно – Клементьев (ЧВС округа, который возвращался из Мурманска, по версии Попова, в одном с ним вагоне), по версии Мерецкова, уже днем 22 июня был в Ленинграде. Что это было? Генерал-лейтенант Попов отстал от поезда?

К загадочной и трагической истории поездки Мерецкова в Ленинград мы еще вернемся. Пока же отметим то единственное, что можно сказать с полным основанием: рассказать правду о последних предвоенных днях М.М. Попов и К.А. Мерецков отказались. Или (что еще более вероятно) им в этом праве отказали «литконсультанты».

17 июня 1941 г. важнейшие события происходили и по другую сторону будущего фронта. В этот день в Финляндии началась всеобщая мобилизация. Принятию такого решения предшествовали примечательные события, достаточно характеризующие степень взаимного недоверия будущих союзников (Финляндии и Германии).

Как известно, гитлеровское руководство разработало (и очень успешно провело в жизнь) сложную, многоуровневую схему дезинформации, которая должна была прикрыть стратегическое развертывание вермахта для войны с Советским Союзом. Одним из элементов этой кампании дезинформации было распространение слухов о якобы ведущихся (или готовящихся) переговорах между высшим руководством Германии и СССР, в ходе которых немецкая сторона в ультимативной форме потребует от СССР больших уступок, вплоть до «аренды Украины». Эти слухи, распространяемые по дипломатическим и разведывательным каналам, должны были, с одной стороны, «объяснить» сосредоточение немецких войск у границ с СССР как элемент психологического давления на Москву, с другой – притупить бдительность советского руководства, которому предлагалось ожидать предъявления ультиматума (который в реальности так никогда и не прозвучал). Смятение умов было усилено знаменитым Заявлением ТАСС от 13 июня 1941 г., в котором, в частности, говорилось: «Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь места». В созданной совместными усилиями германских, советских и английских спецслужб обстановке, когда никто уже ничему не верил, Заявление ТАСС во многих правительственных кабинетах было воспринято как скрытое приглашение Берлина к переговорам.

Финское руководство также было включено в перечень дезинформируемых субъектов. Маннергейм в своих мемуарах пишет:

«В середине мая Министерство иностранных дел Германии поинтересовалось, какие пожелания имеются у Финляндии, чтобы принять их во внимание в процессе переговоров, которые ведутся с советским правительством и которые, как ожидается, должны привести к разрядке сложившейся напряженности мирным путем… Однако прошло немного времени, и мы были вынуждены констатировать, что сведения о переговорах были взяты с потолка и что вся эта история была чистым блефом» (22, стр. 370).

В начале июня 1941 г. в Хельсинки усилились опасения по поводу того, что Германия и СССР все же договорятся между собой: за спиной Финляндии, а может быть, и за счет Финляндии. Вполне вероятной представлялась ситуация, при которой Гитлер – в рамках нового большого соглашения со Сталиным – предоставит последнему «карт-бланш» на оккупацию Финляндии, или же два диктатора договорятся о «полюбовном» разделе Финляндии (подобно тому, как в реальной истории осенью 1939 г. они поделили Польшу). В такой крайне неопределенной обстановке финское руководство не хотело начинать полномасштабную мобилизацию (которую советское руководство могло вполне обоснованно рассматривать как враждебный акт) до получения от немцев конкретных разъяснений ситуации.

Точный текст финского запроса (переданного в Берлин через Бушенхагена) неизвестен. В общих чертах версии разных историков сводятся к тому, что Финляндия хотела получить или точное сообщение о том, что война между Германией и СССР неминуема, или гарантии того, что в ходе политических переговоров Москва и Берлин не заключат новую сделку за счет интересов Финляндии. Ответ был получен 15 июня в виде телеграммы Кейтеля полковнику Бушенхагену, в которой последнему было поручено сообщить финнам, что «требования и условия, выдвинутые Финляндией относительно принятия соответствующих мер, можно считать выполнимыми» (65, стр. 167). Едва ли эта витиеватая и достаточно невнятная фраза может считаться «договором о нападении на Советский Союз». И тем не менее даже профессор М.Йокипии (на выборочном цитировании фундаментального труда которого паразитируют наши отечественные «обличители финской военщины») вынужден был признать, что «наряду с устными договоренностями это был единственный документ, на который президент Рюти мог сослаться, когда депутация от четырех партий 21 июня 1941 г. пыталась узнать у него, каковы гарантии германской помощи» (26).

Насколько «активной» планировалась финская оборона? Маннергейм утверждает, что оперативные планы финской армии изначально были сугубо оборонительными: