Кусочек жизни. Рассказы, мемуары - Надежда Александровна Лохвицкая

врунья — все отдай — да мало. На завтрак русские котлеты, на обед русский борщ, всюду укроп, всё, как на родной сторонушке.

Хозяйка выговаривала по четыре слова зараз, с шиком вставляя и французские выражения.

— Вода здесь из колодца, но в общем па-маль[108]. Огородину нынче не разводили. Рабочие руки дороги, да еще ассюранс ему надо пейе[109]. У зеленщика купить дешевле стоит. Выбрал, что надо, и са ва[110]. А если с ним полюбезнее, скажешь: «здравствуй, мусью-дам», так он тебе персик даром подкинет. Стол у нас отличный. Молоко, как говорится, прямо из-под курицы, яйца от собственных коров. В городе на коленях таких не вымолите либо платите по три франка за штуку. Про мое хозяйство даже французы удивляются. «Ось, — говорят, — це менаж, так менаж».[111]

Приятельницы слушали и моргали усталыми глазами.

В автобусе, который тащил их в райский уголок, обеих укачало. Но еще больше мучило их в дороге то, что остальных пассажиров укачало еще больше. Иногда вид чужого страдания бывает так отвратителен, что заставляет забывать собственные.

Отведенная им комнатка была прелестна. Обои с рисуночком — по голубому фону зеленым — цветочки и собачки, цветочки и собачки. Веселенькие обои. Обстановка — все, что нужно. Две постели, табуретка с умывальником, гвоздик для полотенца — очень уютно, на полу — ведро. Помещение довольно просторное, можно даже пролезть к окну, конечно, боком — ну, а на что лезть к окну непременно всем фасом!

В окошке вид. Большая куча навоза настоящего, ну, прямо точно где-нибудь в Казанской губернии. Даже сердце защемило. Лопух, какой-то куст, под ним кусок корсета.

Потом белая высокая ограда. Это так себе. Лучше бы не было. Но зато воздух! Воздух!

Вечером вышли пройтись. Дошли до конца деревни, потом испугались, все-таки жутковато, от природы отвыкли, фонарей нет, на шоссе вдали гудит какой-то автомобиль — кто его знает какой. Может быть, какие-нибудь дегенераты катаются. Подъедут — отрежут нос. Лучше идти домой. Да и сыро, еще простудишься, тогда вся поправка ухнет.

Пошли домой, улеглись.

Всю ночь пел над ними веселый комарик, все выбирал место, откуда бы попить русской кровушки. Под утро залез на потолок и повесился вверх ногами.

Утром проснулись поздно. Лица у обеих отсырели, глаза запухли.

— Ну, это первый день.

Кофе оказался таким скверным, что приятельницы целый день потом старались вспомнить, на что именно он похож, да так и не придумали. Одно было ясно, что пить его нельзя.

И вот тогда решили купить спиртовочку, поставить ее на чемодан — это очень удобно — и варить самим по утрам кофе. Идея чудесная. Только не надо, чтобы хозяйка знала. А то еще обидится. И потом хозяева не любят, когда в комнате заводят какое-нибудь хозяйство. Это портит обстановку. Обстановка, положим, только табурет да ведро… Но — береженого Бог бережет. Лучше сохранить хорошие отношения.

Купили спиртовку. Не без хитрости. Пока одна покупала, другая занимала хозяйку разговором, чтобы та ненароком не выскочила и не увидела. Покупала Елена Николаевна и, как особа тонкая, до того исхитрилась, что рассказала лавочнику, будто спиртовку покупает в подарок.

— На всякий случай. Вдруг расскажет хозяйке.

Спирт и спички купили в другой лавке. Одним словом — комар носа не подточит.

— Ты будешь долго спать, Олечка? — спросила Елена Николаевна.

— Часов до девяти. Надо выспаться. В девять встану и скорее кофе.

Ровно в половине девятого Елена Николаевна тихонько поднялась и принялась за хозяйство. Когда Ольга Ипполитовна высунула голову из-под простыни (меры против комара были приняты решительные), Елена Николаевна с торжествующей улыбкой подала ей чашку кофе.

Ольга Ипполитовна страшно расстроилась.

— Да ты посмотри на себя в зеркало, — завопила она. — Ведь у тебя сегодня вид хуже, чем в городе. Если ты не будешь высыпаться, так неизвестно, для чего мы приехали.

На другое утро она вскочила в восемь часов, и, когда проснувшаяся Елена Николаевна пробормотала: «Пора варить», с торжеством поднесла ей чашку кофе. Елена Николаевна смертельно расстроилась.

— Прости меня, но ты просто дура! — сказала она веско. — Ты же знаешь, что я приготовлю кофе. Неужели же ты не могла подождать каких-нибудь полчаса?

На следующее утро она вскочила в половину восьмого — и принялась за хозяйство.

Ольга Ипполитовна выразила самое бурное негодование.

— Я, собственно говоря, из-за тебя и поехала, — кричала она. — Мне самой совершенно не нужен был этот дурацкий отдых. Если ты будешь вскакивать ни свет ни заря, то ты только вконец расстроишь свое здоровье. Я этого не допущу.

Она вскочила утром в семь часов и, когда проснулась Елена Николаевна, подала ей кофе, а чтоб не слышать ее упреков, первая стала кричать:

— Пей и молчи! У тебя такой вид, что на тебя смотреть страшно! Пей скорее, а потом постарайся снова заснуть!

Но заснуть Елена Николаевна уже не смогла. Она слишком возмутилась поведением приятельницы.

На следующее утро в шесть часов ей показалось, что Ольга Ипполитовна шевелится. Она сейчас же вскочила и принялась варить кофе. Проснувшаяся Ольга Ипполитовна демонстративно от кофе отказалась. Отказалась, но на следующее утро встала в пять часов и принялась за дело.

Печальный рассвет. Четыре часа утра. Денек будет серенький. Окна заплаканы ночным дождем. Чуть белеет под мокрым кустом кусок корсета.

Елена Николаевна и Ольга Ипполитовна сидят друг против друга, спустив ноги с постели. Обе отекли. Обе ухватились одной рукой за спиртовку. Смотрят друг на друга.

— Я больше не могу, — говорит Ольга Ипполитовна. — Твое упрямство меня доконало. Пойми, эгоистка несчастная, что я не хочу твоего кофе. Дай мне спать! Оставь меня в покое!

— До сих пор я не знала, что ты за человек, — хрипит в ответ Елена Николаевна. — Твое поистине ослиное упорство испортило мне весь отдых. Осталось еще четыре дня, но я предпочитаю пожертвовать ими и вернуться домой. Там я хоть сплю по-человечески.

— И я хочу домой, — отвечает Ольга Ипполитовна. — Конечно, тебе приятно подавлять меня своим великодушием, но я больше твоей желтой морды видеть не могу. Молчи-и! Не могу-у! Убью-у!

И она горько заплакала.

— Какая мерзостная картина, — бормочет Елена Николаевна. — И это человек! И это мой друг!

Она вскакивает и начинает дрожащими руками свертывать свои вещи.

— Довольно!

Ловкач

О нем говорили с завистью:

— Ну, этот сумел устроиться. Все какие-то американки, одна богаче другой…

Везет же людям!

Некоторые при этом прибавляли:

— А о родственниках своих, наверное, и не