Грот в Ущелье Женщин - Геннадий Ананьев

– Вот-вот. На-ка дитя и идите к Наде. Там гостья уже есть. А мы с Лексеичем трубку выкурим… Глаза-то, они ведь предатели. Вижу, не за здорово живешь пожаловал. Совет небось дедов приспичил.

– Сегодня не за советом, Савелий Елизарович. Новость принес приятную, – сказал я, а когда вошли в боковушку-кабинет, пояснил: – Завтра начальство прилетает. Награды вручать. Прошу к десяти часам в гости на заставу.

– Порадовал старика, Алексеич… Только если раскинуть умишком, вроде бы отчего честь такая?

– А кто помог понять перехваченную радиограмму?

Ожидая Полосухина в устье Гремухи с резервом заставским, не знал я, что он, получив сообщение от Конохова о перехвате вопля пловцов, побежал вначале к деду Савелию и тот, достав подшивку вырезок из «Полярной правды» довоенных лет, отыскал старинную саамскую сагу «Красавица Катрин», пробежал глазами по тексту, вспоминая содержание, и уверенно сказал, что бой с захватчиками, по всем приметам, вела Катрин у падунов на Гремухе.

– Все саамы старые тоже так считают, – убедительно заключил он.

Тогда я не стал говорить Полосухину, что я уже знал ту старинную сагу и был уверен, что пловцы именно там, ибо это прозвучало бы ему упреком: давно на заставе, а не слышал легенды о возникновении становища. Так и промолчал. И сейчас, пытаясь развеять сомнения Савелия Елизаровича, я вновь подтвердил, что вся заслуга в том, что было точно определено место, где укрылись пловцы, принадлежит ему. Может быть, думал я, это его последняя награда.

– Верно, сгодился совет мой. Сгодился, – удовлетворенно подтвердил дед Савелий и, положив трубку в пепельницу, сказал: – Пойду самовар поставлю.

Я остался наедине с книгами. Сколько раз бывал я здесь, сколько раз смотрел на эти вот битком набитые стеллажи и всегда восхищался, даже, чего греха таить, завидовал хозяину такого богатства. Невероятный труд, целеустремленное упорство и, наконец, уйма времени потребовались для того, чтобы собрать и старинные, и современные книги о Севере. И так жестоко обошелся Север с человеком, который старался познать его тайны, историю его освоения… Вот теперь, почти бесполезные, пылятся бесценные книги в этой маленькой комнатке. Я почитал некоторые из них, еще почитаю, Полосухин, солдаты, которые полюбознательней, ну и дед Савелий, обогащенный ими, порасскажет пограничникам на встречах о поморах, о флоте русском – как всего этого преступно мало. Надя, возможно, продолжит, начатое отцом? Но под силу ли ей эта ноша? Без связей, без дружеской поддержки. При сопротивлении тех многочисленных, кто никак не хочет, чтобы звучала истина о великой и многовековой истории России, истории освоения Севера. Так и останется в безвестности мятущаяся душа, цель которой была – поиск исторической истины. Пусть крупицы великого, уходящего в глубь веков…

А сколько таких мятущихся душ в селах и окраинных городах нашей огромной страны? Были они извечно и есть они! Сколько вот таких комнатушек, сколько кованых сундуков безвестных, ненайденных бесценных свидетельств русской истории; какому сундуку, какой подслеповатой комнатушке посчастливится обрести сенсационную известность, взбудоражить не только историков, как взбудоражили в свое время «Слово о полку Игореве» или переписка стражей порубежных городов и пограничных застав с Иваном Грозным, как морской устав поморов или старинные (первых десяти веков нашей эры) карты Новой Земли и Груманта, а какому сундуку, какой комнатушке оставаться в безвестности еще десятилетия, еще века?

Вошел Гранский. Необычно робко. Какой-то потерянный. Сам не в себе.

– Что с тобой, Павел?

– Надя говорит: не знаю, буду ли счастлива, если не приедет Оля? Я, говорит, с радостью бы надела натемник[5], а потом плачею[6], но не плакала бы, как у нас, поморов, принято, а смеялась бы радостно до самой свадьбы – всю неделю после помолвки. И раздела бы его после свадьбы без робости. И женой старалась бы быть нежной и заботливой. Но… насильно мил не будешь. А я, говорит, счастлива счастьем Северина Лукьяновича. Все это Елизавете Кирьяновне сказала. Спокойно так. Но ведь, товарищ старший лейтенант, если любит она, ей бороться же надо!

– Всякая бывает любовь. Мы с тобой уже говорили об этом. Любовь – не солдат. Ей устав не писан. И еще я тебе скажу: ошибаешься ты. Надя борется за свою любовь. И кто знает, вознаградится, быть может, ее долготерпение, ее искренняя покорность судьбе.

Гранский промолчал. Видно было, что он не согласен со мной, но спорить не хочет. Немного погодя спросил:

– Надя предлагает коллективный поход на Гремуху. Она, Катя и я. Вы разрешите нам?

– Втроем даже лучше. Елизавета Кирьяновна спокойней себя будет чувствовать, – одобрил я. – На построение только не опоздай.

– Ясно, – четко ответил Гранский. – Разрешите идти?

Молодежь отказалась от чая, и мы сидели за самоваром одни. Разливала чай Елизавета Кирьяновна, приговаривая время от времени:

– Ишь ты, что тебе в России. И варенье свое.

– Голубика, она лучше всех ягод, – довольный похвалой, ответил дед Савелий. – А у нас ее хоть лопатами греби. И морохи у нас видимо-невидимо. А она первое дело от цинги. Или грибы взять. Разные они у нас: сыроежки, подберезовики, белые. Косой косить можно.

– А далеко?

– На угор подняться, тут и бери их. Либо в вараке. Либо за ней – в кочкарнике. Там гриб один на одном.

И в мыслях у меня не возникло, к каким последствиям приведет этот «светский» разговор двух старых людей. Сразу же, как мы покинули гостеприимный дом Савелия Елизаровича, началось продолжение того разговора с вопроса:

– Скажи-ка, мил человек, много ли ягоды-морошки намочено для солдат?

– Некогда было, Елизавета Кирьяновна. Строительство.

– А грибов посолили? – словно не слыша моего оправдания, вопросила она.

– Нет.

– Ишь, отцы-командиры! Некогда им! Матерей у ребятишек здесь нет? Нет. Ты заботу и ласку вынь да выложи! Я так понимаю. За то тебе и форма дана, и деньги платят. И прикинь в голове своей: вы, офицеры, сами на всех собирать будете ли? Всяк себе наберет. Ты поведи только. Вот что! – твердо заявила она голосом командира. – Завтра утром всем гуртом пойдем по грибы. И солить научу. – И к Лене: – Тебе, дочка, хватит только с дитем тюнькаться. Твой недогляд тут главный!

– Утром не сможем, – прервал я Елизавету Кирьяновну. – Дела.

Я все еще не сказал ей, что утром прилетает Северин Лукьянович. Иначе, думалось мне, она не пошла бы к деду Савелию, а там, как я понял из разговора с Гранским, состоялся весьма дельный обмен мнениями. Теперь же говорить считал не совсем удобным: обидится, что прежде не оповестил.