Герои умирают - Мэтью Стовер

Трое стражников с дубинками на изготовку бросаются ко мне, а я хватаю камушек. Быстрый взгляд назад – Ламорак сумел отползти всего метров на пять или шесть и теперь рывками двигается вперед. До двери ему еще метров десять, не меньше.

– Ламорак! – кричу я. – Лови эту хреновину и помогай!

Он оглядывается, и я пускаю грифонов камень по полу, словно шарик для детской игры. Он подпрыгивает на неровностях, потом натыкается на каменный выступ и взлетает в воздух.

Я слежу за камушком, позабыв о стражниках у себя за спиной.

Ламорак щурит глаза, как будто пытается разглядеть что-то в свете факелов. Он шарит вокруг себя трясущимися руками. Ну где же этот камень? Неужели он упал за ограждение, в Яму? И в ту же секунду грифонов камень падает прямо в руки Ламораку.

Он сжимает камушек в пальцах, и на его лице появляется мечтательная, живая улыбка.

Он отчетливо произносит:

– Убей их прежде, чем они убьют меня.

Я прекрасно понимаю, что эти слова предназначаются не мне. Я вскакиваю на ноги, подальше от стражников, и вижу, как один из них разворачивается и опускает свою дубинку на незащищенное лицо соседа. Этим ударом он буквально дробит кость. Стражник падает, словно гнилая груша, испустив дух еще до того, как достигает пола.

Первый стражник поворачивается к следующему товарищу, слишком потрясенному, чтобы защищаться, и хлещет его. Потом он бежит в противоположную от меня сторону, чтобы напасть на десяток приближающихся к нам солдат.

Ламорак полностью концентрируется на происходящем, поэтому я просто мчусь к нему и хватаю поперек груди. Еще десять метров – и мы свободны. Никто уже не стреляет в нас; все стражники заняты перестрелкой с арестантами. Я смотрю вперед…

Таланн открывает дверь Шахты наружу, на балкон, и распахивает ее настежь, перекрывая половину прохода, чтобы стражники могли подбираться к ней только по одному. Ее роба раскрашена алыми разводами, но сколько там ее крови – сказать невозможно.

Я тащу к ней Ламорака, тащу, прихрамывая и сопя, тащу целую вечность.

Заколдованный стражник погребен под железной лавиной; двое новоприбывших останавливаются возле него и бьют до тех пор, пока голова несчастного не превращается в месиво. Ламорак пытается взять под контроль одного из них, однако едва дышит – он потерял много крови, – и вторая попытка оказывается для него непосильной. Из носа течет кровь, и он обмякает у меня в руках.

Стражники бегут к нам, причем с каждым шагом их становится все больше. Я оглядываюсь через плечо – мы уже почти на месте. Я подтаскиваю Ламорака к двери, а Таланн тем временем использует два моих ножа для ближнего боя в каком-то необычном стиле, напоминающем вин-чун. Она не только ухитряется перерезать сухожилие на запястье стражника с дубинкой, но и успевает вонзить нож ему под подбородок.

Затем отпихивает корчащееся тело, предоставляя его заботам солдат, а мы наконец оказываемся в дверном проеме. Я роняю Ламорака, хватаю Таланн за край робы и тащу к себе. Она оборачивается с воинственным криком и узнает меня как раз вовремя, чтобы остановить сверкающий клинок в нескольких дюймах от моих глаз.

Я делаю шаг вперед и захлопываю дверь, потом упираюсь ногой в стену и цепляюсь за ручку, дабы помешать стражникам снаружи ворваться в Шахту.

– Значит, не ждать тебя, да? – задыхается Таланн. – Значит, ты пойдешь замыкающим?

– А ну, тихо! – приказываю я.

Сквозь щелочку захлопнутой двери пробивается только тонкий лучик света факелов. Стражники делают несколько попыток открыть дверь, причем тянут так сильно, что я чувствую, как в моем раненом плече что-то хрустит.

– И что теперь?

– Подождем.

Я отпускаю дверь и переношу тяжесть тела на подушечки пальцев на ногах, одновременно обнажая длинный боевой нож. При следующем рывке дверь распахивается, и я делаю фехтовальный выпад, вонзая острие ножа в рот ближайшему стражнику – у него крошатся зубы и разрывается щека где-то над челюстным суставом. Он отшатывается и с криком падает. Я снова захлопываю дверь и держу ее.

– Теперь, – негромко говорю я, – остается только дождаться, чтобы кому-нибудь из них пришла в голову замечательная идея…

– Какая идея?

Сквозь дверь я чувствую скрежет и удар – кто-то задвинул тяжелый засов.

– Да, вот эта. Они заложили дверь снаружи. Видно, надеются взять нас в оборот после того, как разрешат остальные проблемы.

За тяжелой дверью почти не слышно шума, не видно ни лучика света. Теперь доносятся отчаявшиеся голоса откуда-то снизу; они вопрошают, что происходит.

Я нащупываю щель под дверью и рукоятью боевого кинжала забиваю туда клинок метательного ножа. Так я запирал дверь квартиры, где жил в детстве, – только вместо ножа у меня была монетка. Запор не остановит стражников, но задержит их и предупредит нас – мы услышим скрежет.

Из поясного кармана я достаю зажигалку Кайрендал и высекаю огонь. За светлым кругом колеблющегося пламени из темноты на нас нерешительно смотрят чьи-то глаза.

– Что случилось? – шепчет кто-то. – Вы ведь не стражники – неужели вы наконец-то пришли за мной?

Таланн перестает дышать, и я кладу руку ей на плечо.

– Не отвечай. Мы ничего не можем сделать для этих людей. Заговорить с ними означает дать им ложную надежду.

Оттуда исходит тяжелый дух застарелого пота и нечистот, сладковатый запашок гангрены, зловоние газов, образовавшихся во вздутых трупах – все это смешивается в ужасный смрад, от которого першит в горле, а на глаза наворачиваются слезы.

Я даю Таланн зажигалку.

– Веди. А я понесу этого героя,

В неясном свете Ламорак выглядит еще хуже. Впрочем, бившая фонтаном кровь из ран теперь едва-едва течет. Не знаю, выживет ли он. Вот дерьмо! Что ж, в конце концов, я вытащил его из Театра правды – а это уже немало,

– Держись, дурень, – бормочу я, смазывая его рану на груди мазью, которую дал мне Ма'элКот; может, она остановит кровотечение.

Я беру его на руки, от чего мои раны на колене и на плече словно взрываются.

– Держись! Я не хочу сказать Пэллес, глядя ей в глаза, что ты умер здесь, внизу. Она не поверит, что я не убил тебя.

Мы идем вниз по длинному ступенчатому спуску в Шахту. Пол очень скользкий – таким он стал от дыхания сотен арестантов. Таланн сейчас как раз проходит мимо первого из них – все они прикованы к стене за одно запястье.

Шахта имеет в диаметре около пяти метров. Этого хватает, чтобы прикованные вдоль обеих стен арестанты не могли дотянуться до нас, идущих посередине. Все узники обнажены и выпачканы фекалиями, своими и соседскими.

У заключенных Шахты нет шансов на освобождение, разве только по какой-то невероятной случайности кто-нибудь из них будет помилован и выпущен из Донжона. Их кормят по минимуму и не снимают с них оковы до самой смерти. Отходы их жизнедеятельности стекают вниз по спуску, так что нижние пленники буквально купаются в этих отходах. Изредка – примерно раз в месяц – сюда приходят стражники, чтобы снять оковы с трупов и окатить несчастных водой. Тела скатываются еще ниже и гниют там.