Отрешённые люди - Вячеслав Софронов

— Ну, станешь говорить, где дружки твои? — Иван молчал. Тогда толстомордый полицейский слегка подмигнул Тихону, и схватил Каина за плечи, легко кинул на лавку, сорвал рубаху и просунул руки в ременные петли, приделанные к ножкам лавки. Чуть повернув голову, Иван увидел, как Тихон, отступив на шаг, поднял плеть и глянул на толстомордого.

— Давай, — приказал тот.

Свистнула плеть, и Ивану показалось, будто его кипятком ошпарило. Он взвыл и, боясь потерять от боли сознание, закричал изо всех сил:

— Слово и дело, — памятуя, что именно так он спасся когда–то от соседства с медведем и даже получил свободу.

— Чего дуришь? — удивился толстомордый, но ударов более не последовало. — Чего еще выдумал? Говори мне, а уж я погляжу, что за дело у тебя, знаем мы вас…

— Слово и дело, — пуще прежнего закричал Иван, надеясь, что его услышат и на улице и обязательно донесут в Тайную канцелярию. Не могли не донести. Таков закон…

— Черт с тобой, — махнул рукой полицейский, — освободи его, Тихон, да сведи в канцелярию. Гляди, головой мне за него отвечаешь. Чует мое сердце, не простого вора мы словили сегодня, много разных дел за ним.

В Тайной канцелярии заседал полковник Николай Иванович Редькин, о котором Иван наслышался, еще будучи в Москве. Говорили, мол, был тот Редькин из крестьянских детей, а в армии выслужился до капрала, потом попал в Сыскное отделение, где показал себя как ярый враг всех воров и жуликов, немало из которых казнили, а уж на каторгу отправили и совсем без счета. Имел полковник и своих доносчиков, которые и сообщали ему, за хорошую плату, разумеется, о всех воровских делах. Тогда он, выбрав день, с изрядной воинской командой вламывался в воровские дома и притоны, хватал всех, там обитавших и, случалось, ловил до полусотни человек зараз. От тех же доносчиков Редькин знал и о местах хранения краденого и безошибочно называл пойманным ворам, где и что они покрали, куда запрятали. А те, услышав из уст полковника про свои похождения, которые он описывал столь красочно, будто сам рядом при том находился, не долго запирались и сознавались во всем содеянном. Благодаря чему за Редькиным укрепилась слава провидца, будто бы знается он с нечистой силой, которая во всем ему и помогает.

И действительно, полковник был сух телом, черен лицом и имел длинный крючковатый нос, кончик которого доходил почти до верхней губы.

— Давно тебя поджидаю, — елейным голосом обратился он к Ивану, сказывали мне, что сам Ванька Каин пожаловал к Макарию. Наслышан я о тебе, Каин, по Москве еще наслышан, милости прошу, садись, побеседуем. Принесите–ка нам чаю со знатным гостем испить, — приказал он денщику.

— Отпустите меня, ваше благородие, — жалобно попросил Иван, пригожусь, может, когда…

— Ты мне и сейчас в самый раз, — рассмеялся Редькин, принимая из рук денщика чашку. — Попей чайку, пока я добрый. Ты, поди, знаешь куда попал? В Тайную государеву канцелярию, во! — поднял он кверху указательный палец. — У нас за просто так не то что чая, а и воды не дают. Только очень я на тебя надеюсь, расскажи–ка ты мне все о своих похождениях, Ванька Каин.

— А чего рассказывать–то? — прикинулся дурачком Иван, радуясь, что полковник говорит с ним спокойно, почти доверительно, и не кричит, не тычет в морду кулаком, не грозится позвать палача. Рубаха на нем и так пропиталась кровью после одного лишь удара тихоновой плетью, и он зябко повел плечами, до того саднило содранную кожу. — Ну, заглянул я в лавку к ним, глянул кулек валяется, взял поглядеть, что там внутри, а они тут налетели, бить начали…

— Славно поешь, ой, славно, — блаженно улыбнулся полковник, — соловьем, прямо таки, канареечкой. Давай дальше, люблю слушать вашего брата.

— И все, — с трудом улыбнулся Иван. — В чем тут моя вина?

— Может, армянских купцов позвать? — все с той же ехидной улыбочкой спросил Редькин. — Они тоже много чего интересного расскажут.

— Каких еще армян? — сделал удивленную физиономию Иван. — Я в ихних краях сроду не бывал, не видывал никаких армян.

— Зато они тебя видели, обрисовали как есть, — хитро улыбнулся полковник. — И дружков твоих, что их в зряшней покраже уличили, тожесь обрисовали. Ну, будешь сказывать али до завтра подождем? Мне спешить особо некуда, — пощелкал пальцами полковник.

— Да нечего мне на себя наговаривать, — завращал глазами Иван. Плотники мы…

— Ага, лавки купецкие тут конопатите, знаем мы вас, плотников… Коль будешь молчать, то придется тебя в Москву отправить, там тебе язык найдут как развязать, да жаль мне такого знатного вора отпускать. Посиди, Ванька Каин, до завтра, может, надумаешь чего, — и полковник приказал увести его в караульное помещение.

Когда конвойный втолкнул Ивана в темную каморку, находящуюся в одном с канцелярией строении, тот успел шепнуть ему:

— Слышь, браток, найди Петьку Камчатку, скажи ему, что здесь я. Он тебя отблагодарит от души. Слышь, Петьку Камчатку… — но дверь закрылась, он так и не понял, выполнит ли солдат его просьбу.

Но уже на другое утро он услышал чуть картавый голос своего друга:

— Прислали меня от христианских людей, богобоязненных, чтоб на помин души деда нашего, Прокопия Семеновича, передали всем, кто в узилище сидит, гостинцев. Пущай помянут деда добрым словом…

— Какие там гостинцы? — нарочно строгим голосом спросил солдат.

— Да калачи, плюшки, ватрушки, — отвечал Петька.

— Давай сюда, — ответил солдат. — У нас нынче один лишь злодей сидит взаперти, ему хватит и калача, а булки сам съем.

— Угощайся, служивый, угощайся, — поддакнул ему Камчатка, а потом быстро затараторил, — трека калач ела, страмык, сверлюк страктирила…

— Чего сказал? — не понял солдат.

— Присказка такая про калачи, — засмеялся Камчатка, но Иван уже понял, что тот сообщил ему на воровском языке о ключах, которые засунул в калач.

Заскрипела дверь, и солдат через порог просунул внутрь каморки большой, пышный, увесистый калач, проговорил:

— Возьми вот, тебе принесли. Не все люди воры на свете, есть и честные пока.

— Благодарствую, служивый, — Иван радостно схватил калач и, едва дождавшись, когда солдат прикроет дверь, разломил его, торопливо начал щипать мякиш, пока не нашел металлический ключ и чуть не закричал от радости. Тут же вставил его в замок, который висел на металлическом ошейнике, с помощью чего он и был пристегнут к чурбаку, повернул… Замок щелкнул и дужка отскочила. Камчатка знал свое дело. Теперь он мог без труда снять с шеи проклятый ошейник, который накрепко приковывал его к деревянному обрубку.

— До ветру хочу, — крикнул он караульному, — до ветру…

До сих пор, как только Ивану вспоминалась Макарьевская ярмарка и его пребывание в кутузке под стражей, когда он был на волосок, на самую малость от гибели, но ушел из–под самого носа у солдата через окно нужника, легко открыв принесенным ключом замок на цепи, становилось ему не по себе. А что же было потом? Все давние побеги, кражи, укрывательства настолько переплелись, перепутались в голове, что порой, оказавшись в незнакомом доме, чуть осмотревшись, он вдруг признавал что–то давнее, забытое, и хозяева начинали казаться похожими на тех, кого–то обворовал, обманул, и он, придумав очередную небылицу, спешил убраться подальше, пока его не опознали, не накинулись, не заголосили.