Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

Вот какие благородные научные цели и задачи стояли перед Гельминтом – весёлым, бодрым, каракато-коротколапым крепышом, чем-то очень напоминающим Никиту Сергеевича Хрущёва. Манерами, речью, чрезмерной деятельностью. И так Гельминт любил этих самых гельминтов, что всех, извините, заманал. И старых и малых. Молодёжь кафедры сильно сторонилась, потому что кому же охота всю жизнь заниматься глистами? А направление кафедры – дело такое: один раз попал, как кур в ощип, а когда то направление сменится – неизвестно. Потому те, кто стремился в биологическую науку, аспирантуры сей конкретной кафедры избегали, предпочитая идти на биофак университета. Так что посреди царства глистов, возглавляемого Гельминтом, досиживали свой век затрёпанные доценты и немолодые ассистенты, среди которых самой немолодой была именно Валентина Васильевна.

Она гельминтов презирала. И Гельминта, соответственно, тоже. Когда-то, в ранней научной молодости, её интересы парили в куда более возвышенных сферах – генетических. Но генетика тогда была не в собом фаворе, хотя из лженаук её вроде как уже вывели-реабилитировали. Но, как и у любого недавно реабилитированного, реальный срок восстановления гражданских прав был неведомо насколько растянут. Ну что это за наука такая, генетика? Деньги – сейчас давай, руками ничего не пощупать, а результаты – в каком-то отдалённом будущем. Оно, может, ещё и не наступит, то отдалённое будущее. Потому как атомные энергетики всех стран куда важнее – и вон как развиваются! Мало того что молодую Валентину интересовала генетика, так её ещё – ха, вынь да положь! – интересовала генетика медицинская. Если бы она ещё хотя бы кукурузой занялась или, там, виноградо-яблонями. Так нет – медицинская. Сильно обогнала своё время, да. Так сильно обогнала, что в своём – и не пригодилась. Но жизнь, тем не менее, прожила яркую и весёлую, и так её по сей день жить и продолжала. На работу ходила больше для удовольствия, чем для денег – и родители её в своё время не бедствовали, и муж покойный обеспечил до гроба. Но куда-то же надо выгуливать шевелюру, ярко-голубые глаза и стройную фигуру. А Гельминт, в отместку за её презрение к глистам и к нему лично, навесил на Валентину Васильевну биологический кружок в рамках общеинститутских СНО.

А Валентина в тот замшелый год прошлого века-тысячелетия перевесила кружок на Полину.

Весь год, чертыхаясь, рисовала Полина Романова с помощью верного Алексея Евграфова схемы жизненных циклов разнообразных гельминтов. Весь год, осыпая Гельминта проклятиями (странно, что не Валентину, да? Люди – такие нелогичные создания!), набирала она пробы воды из луж, из моря, из водопровода. Глядела на мерзких глистов в микроскоп, изучала действие на их организм различных веществ – особенно СПАВ – с поверхностно-активным натяжением (по-человечески: стиральных порошков, потому как они, стиральные порошки, по мнению Гельминта и многих других учёных, должны бы были ослаблять жизненный цикл гельминтов и, таким образом, помочь благому делу гельминтотерапии, но не тут-то было… Всё, хватит! У нас не научно-популярный трактат). Полина Романова, совершенно не пылая ни любовью, ни научным интересом к гельминтам, даже написала под руководством Гельминта практически научную работу о… А-а-а!!!

В общем, когда она сдала экзамен по биологии и перешла на второй курс, Полина с радостью распрощалась с «глистным» периодом своей студенческой жизни, несмотря на то что Валентина Васильевна её умоляла (и даже требовала) остаться старостой биологического кружка на всю свою студенческую жизнь.

– В аспирантуру поступишь! – говорила она.

– Гельминтами всю жизнь заниматься? Ну уж нет! Вы сами себе противоречите, моя дорогая Валентина Васильевна! – смеялась Поля.

В общем – наотрез отказалась. Несмотря на то что Валентина Васильевна ещё с десятого класса оказывала на Полину совершенно гипнотическое действие. Отказ этот стоил нашей героине немалых волевых усилий, и она очень радовалась, что наконец-то сказала твёрдое «нет!» взрослому, нравящемуся, уважаемому ею человеку. Немаленькая победа для такой юницы. Чего и вам всем, взрослым, желаю. Вы иногда и в сорок, и в пятьдесят не можете сказать твёрдое «нет!» взрослому, нравящемуся, уважаемому вами человеку.

Второй курс и так был полон учёбой, работой, событиями, тяжёлыми госами, в конце концов. А вот в начале третьего, заскучав в благополучном замужестве, Полина Романова опять влипла в научный кружок. На сей раз – на кафедре оперативной хирургии и топографической анатомии. Кружок был масштабный, сильный. Объединённый с кружком кафедры патологической анатомии и гистологии. Это было действительно СНО в самом лучшем смысле этой аббревиатуры. И, кроме серьёзности и значимости заявленных дисциплин, подкупала атмосфера. Ну где та кафедра биологии, скажите на милость? На втором этаже засранного сарайчика, где на первом гнездится деканат, а на третьем – кафедра биофизики и высшей, никому не нужной, математики? А тут – своды храма под названием «Анатомка»! Анатомический корпус – величественное здание, практически памятник архитектуры, один из самых значимых в ансамбле старых корпусов одесского медина… Да туда только зайдёшь – и уже чувствуешь себя не тварью дрожащей, а право имеющим.

И к тому же оперировать собак и кошек было куда интереснее, чем тушью и акварелью изображать на листе ватмана жизненный цикл аскариды, пропади она пропадом!

Полину выбрали старостой кружка – никто никогда особо не пылал желанием вести протоколы и прочую отчётную документацию, хотя кружок был весьма посещаемым – желающих отработать оперативные навыки на обитателях вивария было больше, чем мечтающих о теории медицинской науки. И студентка Романова со всем добросовестным рвением принялась за порученное.

Через некоторое время её призвали в кабинет заведующего кафедрой патологической анатомии и поручили ответственное задание в рамках действующей научной темы – готовить срезы и стёкла. Да-да, те самые стёкла, которые вы смотрели на кафедре гистологии и у нас, на кафедре патанатомии. Но не просто стёкла для студентов. Не для изучения. А для самой что ни на есть науки! Поэтому идите, Полина Романова, к старшему лаборанту, она вам всё объяснит-разъяснит, покажет и вручит! Вы осознали степень доверия?

Полина от гордости чуть не лопнула. Хотя «степень доверия» и всё такое прочее объяснялось очень просто: лаборантов не хватало, зарплаты маленькие, кто этой гадостью будет заниматься? Тот блатной аспирант, что не только на шею профессору посажен, а ещё и ножки свесил, – точно не будет. А вот Романова – девочка хорошая, умная, ответственная. И бесплатно всё сделает как надо. Ну а за нами пятёрка не заржавеет. Она, конечно, и так её получит… Но ей же интересно?! Вот и отлично!

Старая добрая приветливая лаборантка, работающая тут, кажется, если не со дня основания, то последние лет сто как минимум, методично и дотошно пару дней объясняла Полине, что к чему, учила, «ставила руки». И где – в подвале анатомки! В самом-самом подвале, где впору фильмы о средневековых монастырях снимать. Об эдаких посвящённых алхимиках, владеющих тайнами превращения олова в золото, а крысиных экскрементов – в амброзию. Ну и заодно владеющих тайнами всемогущества, бессмертия и всякими такими полезными штуками. Студентка Романова быстро овладела микротомом. Лаборантка, проконтролировав пару раз процесс, доложила заведующему, что Полина вполне готова к самостоятельной работе по вечерам, а у неё, лаборантки, извините, внучка недавно родила. Заведующий дал «добро» на вручение старосте кружка третьекурснице Романовой ключей от сакрального подвального помещения и на самостоятельную работу. В кою Полина с радостью и ринулась в тот же пресловутый вечер. Но! Минут через двадцать её обуял такой первозданный ужас в этом подвале, что никакие аутотренинги и прочие мантры, а также убеждение себя в том, что иногда подвал – это просто подвал, и не надо было, идиотке, так себя накручивать на его схожести с лабораторией алхимиков. И что такого, что тут по соседству зал, где в ванных с формалином покоятся «мышечные», «сосудистые», «нервные» и прочие трупы, не говоря уже о контейнерах с разнообразными отпрепарированными органами из не пойми кого, а там, дальше по тому же подвалу, – городской морг. А через переход под улочкой – судебка. И над всем этим, скорее всего, парят души мытарей… О-о-о!!! В общем, комсомолку Романову прошиб холодный пот, и она, чуть не теряя очередные модные калоши «от Глеба», не помня как, закрыла на ключ помещение и понеслась гулкими коридорами подвала на выход, к людям, на улицу, хоть к пересыпским бандюкам, только бы отсюда-отсюда-отсюда!!! Опомнилась уже только около библиотеки имени Горького. И чего это её на Пастера понесло? Обычно она возвращалась через Комсомольский бульвар. Наверное, потому, что на Пастера вечером людей больше, а до Приморского она могла и не добежать. Уши были заложены, сердце билось, как сошедший с ума маятник.