Лароуз - Льюис Эрдрич

Он пытается молиться. Никаких поблажек, свойственных сану, никакой специальной горячей линии связи с Богом. До сегодняшнего дня в его жизни существовало столько определений Бога, что теперь ему пришлось перебирать их в голове, чтобы понять, к кому именно он хочет обратиться. Первым был Бог доброты, пылкий защитник его детства. Затем следовало пустое место, когда он не думал о Боге и тренировал свое тело, чтобы действовать, служить стране. Бог появился вновь в виде непознанной суровой силы, которая позволила бомбе забрать жизни его друзей, но дала тщедушному пареньку возможность спасти Трэвиса. После этого был Бог, который однажды ночью заговорил с ним об утраченной милости, о водах бытия, о вечном сиянии. Трэвиса пригласили на собрание, на котором присутствовали бессмертные, говорившие с ним и украсившие его руки цветными ленточками. Алые и синие издавали свист, а желтые разрывались, озаряя палату вспышками света, вызванными болью, которая мучила его в Западной Германии. Но он был и еще где-то, время от времени наблюдая за знакомым телом, лежащим на белых простынях. «О, тебе следовало бы стать священником». Трэвис был уверен, что слышал эти слова из уст Бога в госпитале, но позже понял, что их могла произнести его мать, молясь рядом с ним, прежде чем он вернулся к жизни, перейдя в состояние обыденной и однообразной ежедневной агонии.

Существует ли польский Бог? Бог колбасы и вареников. Мистический, рассудительный, приземленный Бог, который неизменно принимает все близко к сердцу. Бог родителей Трэвиса, с которым они оставили его наедине вскоре после рукоположения. Увидев, что он возвратился к жизни, старики почувствовали, что все в порядке. Он догадался об этом, потому что бац, бац, инсульт, смертельная болезнь, и они покинули этот мир.

Ты должен перестать выдумывать Бога, представляя его таким, каким Бог может предстать воображению человека, говорит он себе. Обращай свои молитвы небытию, метафоре, абстрактной, равнодушной власти, полезной высшей силе. Говори с невыразимым, непознаваемым творцом всего сущего. Отец Трэвис погружается в дрему, думая обо всех деревьях, всех птицах, всех горах, всех реках, всех морях, всей любви, всей доброте, всех яблонях, роняющих лепестки цветов на ветру, о прахе мира, поднимающемся, кружащем и падающем на землю, и, наконец, о тишине на водах, прежде чем все началось[223].

Отец Трэвис резким движением поднимается и садится, обхватив голову руками. Все кончено, думает он.

Утром позвонит его высокопреосвященство Флориан Сорено, его милость епископ Сорено, который сообщит отцу Трэвису то, о чем тому и так известно.

* * *

«Опасная четверка» до сих пор существует, и теперь она стала действительно опасной. Ее члены собираются в гараже Тайлера. У них завелась еще одна гитара, способная конкурировать со старой. Поднимаемый ими шум стал громче, они курят травку, пьют пиво, делятся сигаретами и разговаривают. У них есть подруги, но только девчонка Багги позволяет ему делать все, что он хочет. Потом он развлекает остальных рассказами о своих забавах, и у остальных ребят его истории еще долго не идут из головы. Мэгги они тоже не забыли, но с ней все обстоит по-другому. Она их побила! После этого они ее зауважали. Теперь, когда парни думают о случившемся, им хотелось бы показать ей, кто чего стоит. Проучить ее. Они выросли, а она осталась худющая. В свое время они ее накажут. Но, вообще-то, она быстра и непредсказуема. Ее сумасшедшие удары ногами стали легендой. Багги пришлось сделать амбулаторную операцию. Родители подумывали над тем, чтобы отправить счет от врача Питеру и Ноле Равичам. Но Багги не хотел, чтобы все знали. А кроме того, семья Мэгги теперь ассоциируется с этими Айронами из резервации. У Мэгги появились сестры-индианки, Джозетт и Сноу. Крутые девчонки. Опасная четверка знала об этом и была начеку. Да, они ходят в другую школу, но могут прийти всей ватагой и надрать им задницы. И у этих красавиц есть старшие братья, Кучи и тот, другой, который работал в строительной компании. Кажется, Холлис. Оба отвязные чуваки. В общем, облом. Мэгги находится вне досягаемости. Ну разве один из них чертовски сильно обкурится. Они даже почти не разговаривали о ней, разве иногда, тихими голосами. Им было интересно, сказала ли она кому-нибудь о том, что они сделали.

— И вообще, мы не зашли слишком далеко.

— Ничего такого не случилось вообще. Мы не перешли границу дозволенного.

— Вот именно. Мы ее не пересекли. Разве не так?

— Чувак, мы к ней едва прикоснулись. Она взбесилась безо всякой причины!

— Вы что, ребята, никак не отойдете? Это было так давно. Никто не помнит. Никого это не волнует.

— В любом случае, — говорит Багги, — она сама нарывалась и до сих пор этого хочет.

Остальные парни молчат, обдумывая его слова и соглашаясь с ними. Все кивают, кроме Брэда, который смотрит в пространство, словно ничего не слышал, хотя в действительности слышал все. Но он теперь христианин, и ему кажется, что все сказанное звучит как-то неправильно.

Блок. Удар кулаком. Ребром ладони. Блок. Удар кулаком, опять кулаком. Быстрый удар ногой. Блок. Блок. Бедный ребенок, думает Эммалайн. Лароуз унаследовал нос Ландро: на взрослом лице он смотрится нормально, однако для мальчика слишком велик. И все-таки он очаровательное дитя. Какие ресницы. Они от Ландро, и тоже, в общем-то, не нужны. Выразительные брови. Его сестрам не следует накладывать на него макияж. Еще год, и он им этого не позволит. Может быть, Эммалайн следует остановить их уже сейчас.

Отец Трэвис встает рядом с ней. Она поднимается с кресла.

Он не хотел об этом говорить. Собирался сделать простое объявление. На мессе в следующее воскресенье. Или через воскресенье. Но…

— Меня переводят.

— Уезжаете.

— Да.

Ее взгляд полностью прикован к нему.

— Когда?

— Я буду еще несколько месяцев помогать новому священнику. Потом уеду.

— Куда?

— Еще точно не знаю.

Он стеснительно смеется. Мямлит что-то про новое направление деятельности.

Эммалайн отворачивается, а когда снова смотрит на него, окончательно лишившийся присутствия духа отец Трэвис замечает, что она, кажется, плачет. Так ли это, сказать трудно, потому что, едва на ее глаза наворачиваются слезы, она начинает говорить, и те исчезают, так и не пролившись. Отец Трэвис знает, что Эммалайн плачет редко. Когда она плакала в его кабинете в тот страшный день, он понимал, что так из нее вытекала душа. Ее тихий плач был почти не слышен на фоне неистовых рыданий Ландро. Она пытается говорить, но делает это бессвязно, что обескураживает его. Даже находясь под воздействием эмоций, Эммалайн прежде всегда сначала думала, что собирается сказать. Эммалайн трясет волосами, пряди которых падают ей на лицо, морщит брови, кусает губы, пытается сдержать слова, а затем ляпает что попало. Отец Трэвис усердно слушает, старается понять, но он потрясен ее эмоциями. Она останавливается.