Пилот вне закона - Клим Жуков

Не ведаю, за счет чего достигался такой эффект. В форте «Вольный», несмотря на повышенную экологичность архитектуры и тонны зелени, воздух не был таким вкусным. Или я надышался про запас ветрами пельтианских саванн, или близость русских людей так на меня подействовала… Но когда сияющий никелем элеватор вынес нас в приемную кабинета, ваш покорный слуга был практически на седьмом небе, забыв все неаппетитные подробности охоты.

Мы расселись вокруг обширного стола. Навальный подал голосовую команду, и поверх столешницы, которая была не чем иным, как мультифункциональным планшетным экраном, раскрылась алюминиевая крышка.

Академик расставил стопочки и извлек из стенного бара бутыль.

— Коньячок! — пробасил он и, словно оправдываясь, продолжил: — Да вы не смотрите, что у меня здесь как в госпитале. Боб знает, я жуткий неряха, есть такой грех. Вот и приходится следить, чтобы на рабочем месте не было ничего лишнего: стол, стулья, стойка для карт памяти. Иначе каюк, все изгваздаю, шагу будет не ступить, как в моей каюте! Даже переносного планшета не держу, потому что неминуемо посею, приходится использовать вот этого мастодонта.

Он похлопал рукой по столу. На мой неискушенный взгляд «мастодонт» стоил, как хорошее авто, учитывая, что это не просто стационарный планшет, а целый комплекс разнообразных устройств: от голографического проектора до трехмерного сканера, плюс мелочи.

— Так что вы не стесняйтесь. Мой дом — ваш дом. — Кабинет наполнился бульканьем и клопиными ароматами.

Коньяк оказался на редкость дорогой, выдержанной, манерной дрянью. Как будто дубовую доску грыз, такие ощущения. А я было возмечтал о водке, ведь стопочки же…

Если бы вы знали, как я истосковался по простой русской водке! Под хорошую закуску, чтобы застолье, все как в рецепте старика Менделеева! Как меня задрали все эти чужеземные выпивки на бегу! Эх, когда теперь доведется…

Пока я давился коньяком и ностальгировал, Боб и Витаро наперебой выдавали сагу о халкозавре.

Навальный цокал языком, охал, не забывая наполнять емкости.

С благородной янтарной жидкостью он совсем не церемонился, глуша ее залпом. Да и не вязалась эта окладистая бородища и крестьянские лапы с виноградным соком, перебродившим, возогнанным и протомленным в бочке.

Когда Боб дошел до моего чудесного спасения, Петр Петрович хлопнул по столу и матерно не поверил.

«Это вы, воля ваша, привираете!» — таков был печатный смысл принципиально непечатной фразы.

— Смотрите сами. — Витаро активировал наручный планшет, и над рюмками разыгралась голографическая драма, точнее, последние ее секунды.

— Может, он того… Бракованный какой? — предположил простодушный Нуньо, имея в виду халкозавра.

— Сам ты бракованный! — Масс Грейв испугался за наш люксогеновый гонорар. Люксоген, да еще в таких объемах, был ой как нужен, так что его понять можно.

Навальный насупился, как-то сразу утратил интерес к алкоголю, попросил копию записи и предложил:

— Пойдемте, коллеги, взглянем на экземпляр, как его устроили в виварии.

Нет, халкозавр был качественный, что бы там ни говорил Нуньо! Едва завидев людей, он взялся прыгать по клетке, таранить рогами 75-миллиметровое бронестекло, рычать и стегать хвостом.

Красавец, даже жалко, ведь препарируют беднягу… Заморят, а потом препарируют. Только что бегал по родной саванне, кушал протогиппиусов, никому не мешал… и тут мы, вооруженные электрошокерами и жадностью. Да-а-а, судьба-а-а, что и говорить.

Трапперы, точно малые дети, потянулись смотреть, как работает пульт управления клеткой, и слушать пояснения лаборанта Маркуши. Ведь это только называется «клетка». На самом деле — сложнейший комплекс жизнеобеспечения как зверя, так и людей. Халкозавр не благонравный земной слон — отрубями с лопаты не покормишь. Восемь тонн концентрированного убийства и дурных привычек приходится уважать.

В виварии раньше бывал только Боб. Мне тоже было небезынтересно, я собрался увязаться за остальными, но мой бицепс попал в капкан огромной академической лапищи.

Над ухом раздался шепот:

— Андрей, отойдем, не хочу говорить при всех.

Что-то мне вся эта история с халкозавром и вашим покорным слугой в главных ролях решительно переставала нравиться! Чем-то от нее пахло, я бы даже сказал: воняло!

— Да, конечно, Петр Петрович, — поспешил сдаться я.

Навальный оттащил меня в сторону технической выгородки.

За нами затворилась дверь, ученый грузно опустился на кожух трансформатора и очень густо замолк. Знаете, бывает такое густое молчание, когда человек хочет рассказать о многом, но не знает как начать. Мыслеформы невысказанных слов заполняют помещение, и тишина густеет — тот самый случай, который безо всякого удовольствия наблюдал я.

Академик рассматривал стерильный пол с полминуты — а это весьма долгий срок, когда вот так, в закрытой комнате, один на один.

— Послушай, Андрей… Я даже не знаю, с чего начать… Я тебя сразу узнал, хоть ты изменился, — начал он, ежесекундно потирая лысину. Нервничал. Я, впрочем, тоже.

— Но откуда? Я вас, извините, не помню.

— Я говорил, что был знаком с одним Румянцевым? Так вот — это был твой отец. Костя, Константин Игоревич. Мы работали вместе, долго работали. Сначала на Земле, а потом здесь, на «Лобачевском».

Фу-у-ух… Меня аж отпустило. Последние минуты во мне все туже скручивалась боевая пружина — так со мной обычно бывает в преддверии крупных неприятностей. А тут выясняется, что я всего лишь встретил старого отцовского знакомого, то есть почти родного человека.

Я заулыбался.

— Петр Петрович, не припоминаю, чтобы папа о вас рассказывал, но все равно, очень рад познакомиться…

— Ты погоди! — Он поднял руку, будто шлагбаум. — Я ведь и маму твою знал, Любовь Григорьевну. Они познакомились здесь, на «Лобачевском». И улетели вместе, когда ты… короче, когда Люба забеременела.

Вот это новость! Непонятно только, почему Навальный так мрачен?

— То есть вы хотите сказать, что меня зачали здесь, в Тремезианском поясе?! — заблажил я. — А почему мне родители ничего не рассказывали?!

— Я бы сильно удивился, будь это не так. Не могли они тебе ничего рассказать, Андрей, да и мне не стоит, хотя уже столько лет прошло. Но мне кажется, что знать историю собственного рождения ты должен, и плевать я хотел на подписки…

Все это было настолько интересно, что я вознамерился сесть хоть на пол и слушать, слушать замечательного человека. Но не срослось — на поясе запиликал коммуникатор. Строенный звонок: «ту-тум, ту-тум, ту-тум», а это, товарищи, — экстренный вызов, на который я обязан ответить незамедлительно.

— Простите, Петр Петрович… — Гарнитура активирована и рычащий голос Кейна в наушнике: