Остаться в живых - Деон Мейер

«Пропали без вести». Однажды его жертвы вернутся, однажды прошлые грехи найдут его. Мертвецы протянут к нему костлявые холодные пальцы и потребуют расплаты за его трусость, за то, что он попусту растратил свое достояние. Он нарушил кодекс чести воина, потому что, за исключением самого последнего, все убитые были рыхлыми, толстыми, неуклюжими бюрократами, а вовсе не бойцами.

Ему казалось, что честнее убивать врага ассегаем, смотреть врагу в глаза. Но ему претило наносить удар обычным бумагомаракам. Он становился свидетелем последнего вздоха, но его противниками оказывались люди заурядные, серые, недостойные. Он страшился, что когда-нибудь его грехи к нему вернутся.

«Пропали без вести».

Возможно, то же самое говорили родственникам убитых им людей. У некоторых из них были жены, дети; наверняка у всех имелись родители. Да, все его жертвы были мужчинами. Они тоже сражались на войне, хотя и по-своему. Они были предателями. А что же сейчас? Все кончилось, прекратилась бессмысленная шахматная партия. Где призраки холодной войны? Все, что ему осталось, — воспоминания и предчувствия грядущих бед.

Тобела ощущал внутри растущую пустоту. Он постоянно переезжал из города в город, из страны в страну, но вокруг него все было каким-то одинаковым. Менялись только мелочи, например интерьер гостиниц. Он радовался, когда можно было переехать в следующий город. Там на некоторое время пустота отпускала его — до следующего задания.

С течением времени похвалы хозяев перестали радовать Тобелу. Сначала его работодатели не могли им нахвалиться. Они были очень красноречивы; их слова помогали Тобеле избавиться от стыда.

— Смотри, что пишут о тебе твои. — И ему показывали письма из лондонского бюро АНК.

Тогдашнее руководство не скупилось на цветистые похвалы. «Такова моя роль, — внушал себе Тобела. — Таков мой вклад в борьбу за свободу». Но от себя он не мог убежать, даже в те секунды, когда выключал свет, опускал голову на подушку и погружался в тишину, перемежаемую всхлипами гостиничного кондиционера. Тогда он слышал голос своего дяди Сензени, и ему хотелось стать одним из воинов Нкселе, которые, стоя плечом к плечу, ломали древки копий о колено.

На указателе появилась надпись «Ната», но Тобела ее не заметил. За время пути он свыкся с мотоциклом, слился с ним. Мчаться вперед стало легко, рев мотора был неотличим от завываний ветра.

«Сегодня рано утром вас разыскивал друг», — сказал ему заправщик во Фрэнсистауне. Тобела догадывался, кто его ищет: Мазибуко, который разговаривал с ним с такой ненавистью в голосе. Тобела узнавал в незнакомом ему Мазибуко самого себя, каким он был десять или пятнадцать лет назад, — мучимого внутренней пустотой, ненавидящего, злящегося на всех и вся. Он тоже был таким до того, как увидел себя со стороны, до того, как обрел покой в Мириам и Пакамиле.

Тогда он лежал в больнице; они были там вместе с ван Герденом. Именно в больнице он впервые увидел самого себя. Потом не проходило ни дня, чтобы он не думал о своей судьбе, не пытался распутать сложный узел.

Однажды вечером он бродил по больничному коридору; все тело болело после переделки, в которую они угодили вместе с ван Герденом. Он остановился на пороге, чтобы перевести дух, и все. Не произошло ничего необычного; просто он решил чуть-чуть отдохнуть. Он заглянул в четырехместную палату, и там, рядом с кроватью молодого белого парня, стоял врач.

Чернокожий врач. Коса, такой же высокий, как и он сам. Врачу было лет сорок; волосы на висках уже седели.

— Тобела, кем ты хочешь стать? — спросил отец.

…Его отец, воскресенье за воскресеньем так гневно обличавший пороки своих прихожан, был мягок и добр по натуре. Он долго уговаривал восьмилетнего сынишку не бояться темноты.

— Врачом, — ответил маленький Тобела.

— Почему?

— Потому что я хочу помогать людям.

— Вот и молодец.

В тот год Тобела сильно заболел. У него поднялась высокая температура; к нему из Алисы приезжал врач. В комнату вошел белый человек; от него странно пахло, а в глазах светилось сочувствие. Врач положил на его разгоряченный лоб прохладную волосатую руку, потом выстукивал его, слушал стетоскопом, встряхивал термометр и говорил с ним на ломаном коса: «Ты очень тяжело заболел, Тобела, но мы тебя вылечим». Случилось чудо — в ту же ночь у мальчика случился кризис. Температура упала, и он очутился в прохладном, чистом бассейне по ту сторону болезни, в прежнем, знакомом и любимом мире. Именно тогда он понял, кем хочет стать — целителем, чудодеем.

Стоя в больничном коридоре и наблюдая за белым парнем и чернокожим врачом, Тобела живо вспомнил сцену из детства, вспомнил, что говорил тогда отцу, и почувствовал, что колени у него подгибаются: столько лет потрачено впустую! Тобела взглянул на себя со стороны и понял, что мог бы… нет, еще можно прожить жизнь по-другому. Он медленно прислонился к стене; на него навалилась невыносимая тяжесть: это давила его изломанная судьба, жизнь, исполненная ненависти, насилия, смерти. В тот миг им овладела всепоглощающая жажда освободиться от мучившего его тяжкого бремени. Вот бы родиться заново, без этого груза! Тобела упал на колени и беззвучно разрыдался, уронив голову на грудь. Он вспоминал свою жизнь и одновременно оплакивал ее.

Вдруг кто-то положил ему руку на плечо; Тобела поднял голову и увидел того самого чернокожего доктора. Врач помог ему встать, отвел в палату, уложил в постель, укрыл простыней. «Ты очень тяжело заболел, но мы тебя вылечим».

Тогда он проспал много часов кряду, а когда проснулся, мучения начались снова. Он сражался сам с собой, противился доводам разума, отказываясь от самооправдания. В прошлом у него — гора окровавленных трупов. В будущем он станет фермером, земледельцем, дарителем жизни. Невозможно изменить то, что уже сделано, невозможно забыть, кем он был, но в его силах решить, когда и как он изменится, отринет себя теперешнего. Задача нелегкая и долгая — на всю оставшуюся жизнь. Вечером Тобела впервые поел с аппетитом, а после всю ночь думал. На следующее утро — еще не было шести — он пришел в палату ван Гердена, разбудил его и сказал, что покончил с теперешней жизнью. Ван Герден смерил его печальным взглядом, и Тобела решил, что друг сомневается в его силе духа:

— Ты не веришь, что я могу измениться?

Оказывается, еще тогда ван Герден все знал. Знал наперед. Он еще тогда знал то, что Тобела открыл для себя только вчера ночью под мостом в Свободном государстве.

Он — Умзингели. Охотник.

В двадцати километрах к югу от Мпандаматенга, мучимый лихорадкой и галлюцинациями, он заметил слева от себя какое-то шевеление. Повернул голову и увидел трех жирафов. Они бежали легким галопом по саванне — легко и грациозно, словно духи. Они как будто сопровождали его. Их головы чуть заметно дергались на бегу. И вдруг Тобела тоже поплыл рядом с ними, стал одним из них. Он ощутил свободу, радость бытия… Он взлетел в воздух и оттуда, сверху, любовался тремя величественными животными. Тобела заставил себя подняться еще выше, повернул на юг, поймал крыльями ветер, и ветер запел. Ветер нес его, а все происходящее внизу стало мелким и ничтожным. Он летел над границами, перелетал холмы, широкие реки и глубокие долины, прорезавшие континент, а вдали он видел океан. Потом он вдруг очутился на берегу; он стоял, глядя вдаль, на скалистый мыс, и песня ветра сменилась грохотом прибоя. Волны накатывали на камни — по семь, всегда по семь. Он сложил крылья и стал ждать. Он дожидался секунд полной тишины, которая наступает между грохотом волн.