Шпионы и все остальные - Данил Корецкий

Голос у отца веселый, бодрый.

– Я знал, что не спишь. Тяжкие раздумья?

– Да, отец. Мне очень тяжело.

– Сначала всегда тяжело. Когда не знаешь, с кем ты. Но когда определишься, сразу легче.

– Я давно определился. Я давал присягу.

– Кому?

– Я служу этой стране, отец. Этой, никакой другой.

– Стране служишь? А мать? А я, Юр?

Голос в трубке дрогнул. Изменился. Теперь это был голос старика.

– Мы с матерью уже немолодые. И мы не привыкли жаловаться. Ты об этом никогда не думал.

– Почему ты так говоришь?

– Нам нужен спокойный тихий угол. Море. Солнце. Ты знаешь, что мать по ночам задыхается? А у меня на ночной тумбочке всегда лежит упаковка с нитроглицерином?

– Нет, я не знал.

– Нам нужны хорошие врачи. А скоро понадобятся и сиделки. Нужна здоровая еда, а не это…

– Что ты хочешь сказать, отец?

– Соглашайся. Не думай. Я давно там. Только благодаря этому мы и живы с матерью. Они… – Он понизил голос, зашептал в трубку: – Они бы убили нас. А потом подстроили бы так, чтобы нас объявили предателями… Как Мигунова.

Евсеев почувствовал, как шевелятся на голове волосы.

– Так Мигунов не…

– Нет. Ты посадил не того человека, сынок. Но так и было нужно. «Зенит» по-прежнему жив и здоров, работает, шлет информацию.

– И это он установил сканер на втором участке контроля?! – дошло до Евсеева.

Отец рассмеялся:

– А он его оттуда никогда и не снимал.

Пол стал уходить из-под ног. Голова закружилась. Евсеев резко взмахнул руками, удерживая равновесие…

Проснулся.

Он сидел на диване, из прихожей доносился шум. Хлопнула дверь.

– Ты не спишь, Юра?

Марина вошла в гостиную, взглянула с веселым удивлением. Евсеев тупо уставился на жену. В голове еще звучал голос отца.

Он с силой потер руками лицо. Встал.

Улыбка постепенно сползла с ее лица.

– Что-то случилось?

– Все нормально, – сказал он. – Который час?

– Половина третьего.

– Долго подают горячее…

Прошла в спальню. Ему было слышно, как вжикнула молния на платье, скрипнула дверца шкафа.

– Я не знала, что ты будешь меня ждать, пришла бы пораньше! – послышался ее голос. – Все равно пустой треп, ничего больше!

– Зачем в таком случае вообще ходила туда?

Снова появилась в дверях гостиной – в трусиках и лифчике.

– Я ведь объясняла. Мы просто…

– Всё. Хватит. Надоело. Пошли спать.

Он вышел из комнаты, чувствуя на себе ее удивленный взгляд. Глухое раздражение, кипевшее внутри, отзывалось во рту каким-то мерзким горьким привкусом. Он долго чистил зубы, умылся.

В какой-то момент в голове щелкнуло: «Она могла тогда подслушивать под дверями. Пока мать умывала Артема. Подошла на цыпочках, встала и слушала…»

Евсеев понял, что вряд ли уснет этой ночью.

Встал в начале шестого, оделся, вышел на улицу. Даже кофе не стал варить – боялся, что Марина проснется, надо будет говорить с ней о чем-то.

Машина стояла в конце двора. Стояла как-то криво, левым колесом на бордюре. Она была похожа на подгулявшего человека, который уснул, не дойдя до кровати.

Обошел ее, рассмотрел повреждения. Достал осколки из разбитого заднего фонаря. Бампер треснул в нескольких местах, тоже надо будет менять.

Всю ночь он обсасывал ситуацию, вспоминал и анализировал, строил предположения. Но ни к какому решению так и не пришел.

Зато теперь, когда сел за руль, решение пришло само – простое и ясное. Написать рапорт. Подробный. Ничего не утаивая. Такое ведь со всяким может случиться…

«Докладываю, что познакомился на улице с ранее неизвестной мне женщиной, с которой через полтора часа вступил в половую связь в машине, припаркованной возле „Якитории“… Она оказалась агентом ЦРУ, которая тут же осуществила вербовочный подход, используя совсекретную информацию, которую я разгласил своему отцу Евсееву Петру Даниловичу, за которого, впрочем, я ручаюсь…»

Да, действительно с каждым может случиться…

Но деваться некуда. Скрыть происшедшее – значит пособничать врагу!

Все утро, запершись в кабинете, Евсеев писал рапорт.

«…Далее она сообщила мне о секретных данных, касающихся текущей проверки каналов правительственной связи, воспроизведя информацию точно в тех выражениях и оборотах, которые я употреблял, обсуждая эту проблему со своим отцом, Евсеевым Петром Даниловичем…»

Дописав до этого места, он остановился. Долго думал, вычеркивал, исправлял.

После обеда переписал рапорт наново, без упоминания об отце.

Прочел, что получилось. Разорвал рапорт на мелкие клочки и спрятал в карман.

– Привет, Юр! А мы тут с Темкой круги нарезаем! Проходи, устраивайся!

Голос у Петра Даниловича запыхавшийся, довольный.

Лежа на полу, он изображал гоночную машину: нос – это ключ зажигания, согнутые колени – спинка сиденья, руки – что-то вроде руля или джойстика. При входе в очередной «вираж» он рычал и кряхтел, подражая реву двигателя. Артем сидел у него на животе, совершенно счастливый, тоже рычал и пускал слюни.

– Р-р-ррр! Ф-ф-ффф! Вж-жжж!

Брут сидел рядом, обеспокоенно наблюдая за обоими.

Клавдия Ивановна вышла к ним из кухни.

– Что старой, что малой, видишь…

– Вижу, – сказал Евсеев.

В его детстве шумные игры в доме не приветствовались. «Беситься – на улицу. А лучше сразу в сумасшедший дом», – приговаривала мать. Да и отец не поощрял кармагал. Другое дело – совместное чтение, конструктор… Телевизор на худой случай…

С появлением долгожданного внука, похоже, все изменилось. Старые принципы дали трещину.

– Что ж ты не предупредил, что приедешь?.. Подожди, сейчас соберу что-нибудь…

Мать открыла холодильник, зашуршала чем-то.

– Я не голоден, – сказал Евсеев. – Я за Артемом.

– Как это – за Артемом? – Клавдия Ивановна удивленно посмотрела на него из-за открытой дверцы. – Мы ведь договорились, что он побудет у нас до субботы…

– Не получится.

Дверца мягко захлопнулась.

– Почему?

– Долго объяснять.

Мать опустила глаза. Расстроилась. Но никаких вопросов задавать больше не стала.

– Ладно, – вздохнула, вытерла руки о фартук. – Пойду, помогу собраться.