Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

Выдворение Сурека происходило на глазах у изумленной публики: Тереза, Хелена, Марта и Карел следили за происходящим из кухни. Тот факт, что человек (да еще и иностранец!) осмелился спорить с офицером госбезопасности, прилюдно оскорблять и унижать его, казался совершенно немыслимым. Нет, они не огорчились (совсем наоборот), но случившееся было сродни богохульству, и никто бы не удивился, если бы на их затерянную в сердце Богемии долину упала атомная бомба, чтобы покарать всех, кто стал свидетелем такого святотатства. Они были виноваты, потому что видели, слышали и могли рассказать другим о невероятном происшествии. «Уж не коллективный ли это мираж?» – спрашивал себя каждый.

Карел и Марта поспешили исчезнуть. На Терезу навалился давний глухой страх, и она ушла к себе.

Хелена ставила на плиту чайник, когда в кухне появился Рамон.

– Хочешь чаю?

– С удовольствием, только покрепче.

Они стояли и ждали, когда закипит вода, потом Рамон спросил:

– Ты знаешь, кто я?

– Коммунист из Южной Америки, если я правильно поняла.

– Отец ничего тебе не рассказал?

– Нет.

– И ты ни о чем не спросила?

– Нет.

– Он не говорил с тобой обо мне?

– Это не в его правилах.

– Я Гевара.

– ?..

– Эрнесто Гевара. Меня называют Че. Ты должна была хоть что-то слышать!

– Уж извини, но твое прозвище мне тоже ничего не говорит.

– Как насчет кубинской революции?

– Я и нашей-то политикой не интересуюсь, а уж кубинской… Обиделся?

– Нет.

– Неправда, вижу, что обиделся. Чехословакия погрязла во лжи, но я врать не хочу и не стану.

– Понимаю. В восемнадцать лет я тоже плевать хотел на политику.

– Так как мне тебя называть – Рамоном или Эрнесто?

– Решай сама.

Сокрушительный провал африканской операции[129]заставил меня прозреть: никакие действия невозможны без поддержки народа. Если те, кого эксплуатируют, не восстают и не хотят драться за перемену участи, революционер остается бесплодным мечтателем. Именно поэтому мы победили на Кубе и оказались бессильны в Африке. Затяжная болезнь и чувство бессилия, пугающий вакуум, в котором я оказался, заставили меня сделать печальный вывод. Меня с ранних лет вдохновляла одна идея, одно чувство: угнетенные должны отвечать насилием на насилие эксплуататоров. Я не видел другого пути – иначе пришлось бы отказаться от надежды построить новый мир. Все годы ненависть была движущей силой моего существа, ненависть к врагу, которого следовало уничтожить во что бы то ни стало, любой ценой. Глядя на себя сегодняшнего, я понимаю, как далеко ушел от вдохновлявшего меня идеала. Я больше не уверен, что всегда сражался за правое дело, скорее уж мною руководили темные, низменные побуждения. Все человеческие существа ненавидят войну, боятся крови и делают все, чтобы избежать конфликта. Но тот, кто познал вкус крови, ввязался в войну, прозакладывал душу и веру, не сможет без нее обойтись. Наверное, мне пора выйти из безнадежной гонки.

Хелена зажгла ночник и посмотрела на часы: 04.40. Она ни на минуту не сомкнула глаз, решила больше не мучиться, встала, надела халат и вышла из комнаты. Спустившись по лестнице до площадки первого этажа, Хелена остановилась и прислушалась: в санатории было тихо, как на кладбище. Она заметила чей-то силуэт, зажгла свет и встретилась взглядом с Рамоном.

– Почему ты сидишь в темноте?

– Не мог заснуть.

Хелена устроилась в кресле рядом с ним:

– Я тоже… С тобой все в порядке?

– Пытаюсь решить, что делать – остаться или уехать. Что посоветуешь?

– Не знаю.

– Твой отец говорит, что я здоров.

– Некоторые пациенты проводят здесь много месяцев, пока не поправятся окончательно. В санатории лечатся дети и подростки, больные силикозом. Многие приезжают, потому что у них серьезные проблемы со здоровьем, другие хотят подышать свежим воздухом, отдохнуть и насладиться кулинарным мастерством Марты, третьим нужно забыть семью и повседневные заботы. В прошлом году один парень признался, что приезжает, чтобы смотреть телевизор.

– Так как же мне поступить?

– Решай сам…

Однажды, проходя мимо кооператива, Рамон выразил желание зайти туда. Пациенты санатория бывали там запросто, и крестьяне с удовольствием с ними общались. Некоторые даже помогали на сенокосе и работали в столярной мастерской.

Хелена спросила Ярослава, когда Рамону можно будет нанести им визит, но тот был уклончив, сказал, что у него совсем нет времени. Она попыталась объяснить, что Рамон такой же пациент, как все остальные, что его очень интересуют их методы работы. Ярослав вспылил (чем ужасно удивил Хелену): этому человеку вход заказан!

– Мы знакомы много лет, что на тебя нашло? Ты что-то от меня скрываешь. Получил инструкции? Какие именно?

Ярослав взглянул ей в глаза:

– Уходи, Хелена, и оставь нас в покое!

Она решила не раздувать эту историю – зачем огорчать Йозефа? – а Рамону сказала, что крестьяне очень заняты и им не до него.

– Жаль, – ответил он, пожав плечами. – У меня на родине все иначе.

После этого случая Хелена изменила маршрут их прогулок: они огибали санаторий и шли по грунтовой дороге к лесу.

Два-три раза в неделю у Рамона обострялась астма, ему не хватало воздуха – и дело было не в курении (он уверял, что табачный дым подсушивает легкие и приносит только пользу) и не в длительности прогулки. Ему нельзя было перенапрягаться, хоть он это и отрицал. Во время приступа Рамон становился мертвенно-бледным и начинал дышать коротко, с присвистом. Он садился – иногда прямо на землю, судорожно шарил по карманам в поисках ингалятора, встряхивал его, запрокидывал голову и вдыхал дозу. Через несколько минут дыхание налаживалось, он поднимался, и они шли дальше.

Рамона удивляло, что Хелена совсем не любопытна и не задала ни одного вопроса о его прошлом, как будто это ее совсем не интересует.

– Мы утратили навык, – пояснила она, прочитав его мысли. – В этой стране человек, задающий вопросы, неизбежно вызывает подозрение. Окружающие могут решить, что ты за ними шпионишь. Десятки тысяч людей работают на полицию, но кто конкретно – никто не знает. Госбезопасность вездесуща. Нас так долго стращали, что мы в конце концов приучились постоянно следить друг за другом. Йозеф называет это общественной эпидемией и говорит, что заражены все. Мы не разговариваем друг с другом, не рассказываем о личном – болтаем только о банальных пустяках. И не дай бог ляпнуть, что картошка подорожала или что на рынке не купить свиных ребер, – объявят врагом народа и упекут в тюрьму.