Жизнь и приключения Заморыша - Иван Василенко

– Понятно, – ответил я упавшим голосом. – Я подожду, когда мне будут доверять, как доверяют тебе.

– Подожди, – просто сказал Илька. – Знаешь, как оно поползло все? Одни в кусты шарахнулись и тихонько скулят там, другие к чеботаревым перекинулись… А революция все равно свое возьмет. И поведут рабочих в бой не те, кто в кустах отсиживается, не ликвидаторы паршивые, а те, кто ни разу не выпустил из рук красного знамени… – Илька наклонился к моему уху и шепотом спросил: – Ты знаешь, кто такой Ленин?

– Знаю, но плохо, – признался я.

– Вот он и ведет рабочий класс. Придется, брат, взяться за тебя. Ты, я вижу, только и знаешь, чему наслушался в своей чайной-читальне. Ну, я пойду, мне некогда. – Он поднялся, но потом опять опустился и странно дрогнувшим голосом спросил: – А знаешь ты, что Зойке жандарм хотел в тюрьме пальцы на руке отрубить?

– Что ты! – в страхе воскликнул я.

– Ага, не знаешь!.. Зойку в тюрьму доставили без сознания, а пальцы ее все равно сжимали красный флажок. Жандарм тянул, тянул за флажок – пальцы не разжимаются… Он вынул саблю и уже вскинул, чтоб рубануть по пальцам, но тут… один арестованный так его толкнул, что он только к вечеру очухался… Ну, прощай, я пошел. Не надо выходить вместе.

На другой день в канцелярию явился Чеботарев и потребовал выдать ему копию вчерашнего заседания суда. Я сел писать. Злоба душила меня, рука плохо слушалась, А тут еще наш табачный машинист подкладывал жару.

– Сволочи!.. – хрипло выбрасывал он ругательства. – Мерзавцы!.. Негодяи!.. Учинить такую расправу! Дико, гадко, скверно!

Все-таки копию я снял. Мне оставалось написать только слова: «С подлинным верно». Но слово «верно» так соблазнительно рифмовалось со словом «скверно», что я не выдержал и со злорадством написал: «Подлинное скверно».

– Готово! – сказал я.

Севастьян Петрович взял у меня копию, пробежал ее глазами и не спеша понес к секретарю на подпись.

Я раскрыл раму окна, приготовившись прыгнуть прямо на улицу, если бы вдруг Крапушкин бросился ко мне с линейкой (Тимошку он не раз ею угощал). Но, к моему изумлению, Севастьян Петрович вернулся той же неторопливой походкой и положил копию на стол. На копии под словами «Подлинное скверно» стояла еще не высохшая подпись Крапушкина.

Через некоторое время вернулся Чеботарев, сунул копию в портфель, а в кружку опустил три серебряных двугривенника. Это была плата за мою работу по снятию копии. «Ну, нет, – подумал я, – моя совесть чиста: это не Иудины сребреники…»

Собственно, можно уже было встать, распрощаться с моими сослуживцами и уйти, отряхнув прах от своих ног. Но мне так хотелось увидеть, изменится ли выражение лица у нашей мумии, когда она узнает, под чем поставила свою подпись. И я скоро увидел.

Крапушкин распахнул дверь с треском и стал на пороге, дрожа, как в лихорадке. Даже штаны на нем тряслись. Челюсть его отвисла, глаза выпучились прямо на меня.

– Я… я… т-т-те-бя в тюрь…му бр…брошу!.. – проговорил он, как паралитик.

– Ага! – злорадно воскликнул я. – Значит, вы не из папье-маше?! А в тюрьму мы вместе сядем. Я – за то, что написал: «Подлинное скверно», а вы – за то, что своей подписью засвидетельствовали это.

Чеботарев, выглянувший из-за плеча Крапушкина, выхватил у него из руки мою копию и разорвал на куски.

Тут Арнольд Викентьевич вдруг разразился демоническим хохотом. Хохотал, хохотал да вдруг, размахнувшись, как треснет кулаком по клавишам пишущей машинки.

– К черту!.. – выкрикнул он дико. – К черту!.. К черту!..

Я до сих пор не могу понять, в какой связи со всем этим вскочил облезлый Касьян и, хлопнув ладонью по столу, злобно уставился на Крапушкина:

– А где мои братские, а? Где мои братские, я спрашиваю! Зажилил два рубля семьдесят шесть копеек, чтоб ты подавился ими! Опять я без штиблет!..

Тимошка от восторга взвизгнул и застучал, как в чечетке, ногами.

Только Севастьян Петрович продолжал сидеть в своем старом деревянном кресле и спокойно поглаживал длинную бороду. Неужели он знал, что нес секретарю на подпись? О, милый старик!

Я почтительно поклонился совсем обалдевшему начальнику и навсегда покинул это гнусное учреждение.

Еще месяц назад я послал по надлежащему адресу заявление с просьбой выдать мне свидетельство о политической благонадежности. Без такого свидетельства к экзаменам на звание учителя не допускали. Вернувшись домой после скандала в канцелярии суда, я увидел, что на террасе у нас сидит околоточный надзиратель и листает какие-то бумаги. «Неужто пришел арестовать?» – подумал я, мгновенно связав это посещение со скандалом. Но первый же вопрос, заданный мне полицейским офицером, объяснил, в чем было дело.

– Вы подавали заявление о выдаче свидетельства? – спросил он вежливо.

– Подавал, – ответил я.

– Ну вот, давайте побеседуем. – Он вынул из папки печатный бланк и принялся задавать мне обычные в таких случаях вопросы: имя? отчество? фамилия? сословие? где учился? и прочее. Затем сделал хитроватое лицо и спросил: – К какой партии принадлежите?

– Беспартийный, – ответил я.

– Так, так… А… – Он прищурил глаза. – А какой партии сочувствуете?

– Союзу русского народа, – ответил я вызывающе. (Это была монархическая организация, создавшая погромные черные сотни.)

– Вот как! – одобрительно воскликнул околоточный.

– Именно так, – подтвердил я.

– Значит, на ниве народной решили потрудиться, учителем хотите быть? Похвально.

– Это временно, – небрежно ответил я. – Поучительствую год-два, потом в Петербург уеду. Там у меня двоюродный дядя живет, действительный статский советник. Обещал устроить в министерство народного просвещения инспектором.

Околоточный дернулся на стуле, будто хотел привстать, и, подхалимски заулыбавшись, сказал:

– Далеко пойдете, молодой человек, далеко.

– Будьте покойны, – ответил я заносчиво, – до министра дослужусь.

– Ну, дай бог, дай бог.

Уходя, он протянул мне руку и опять сказал:

– Дай бог.

– А что, – спросил я, – вы уже собрали сведения обо мне у соседей?

Околоточный доверительно склонил голову.

– Это секрет, но от вас я не утаю: прекрасные отзывы, прекрасные!

– То-то, – посмотрел я на него строго.

Когда я рассказывал об этом разговоре Ильке, он трясся от хохота:

– До министра, а?! Ну и загнул!

– Это в отместку отцу, – объяснил я. – Он уже сколько лет твердит мне: «Нам министрами не быть». Поэтому-то и сунул меня в канцелярию суда.

– В отместку или не в отместку, а конспиратор из тебя, пожалуй, выйдет добрый, – похвалил меня Илька. – Ей-богу, ты нам здорово пригодишься в своей деревне.