Фурцева - Леонид Млечин

«Я поддержал это предложение, — рассказывал Анастас Микоян, — хотя мне было жать Фурцеву. Но невозможно было ее отделить: она была целиком с ними. Да и Аристов был неподходящий человек с большими претензиями».

Впрочем, скорее всего, смена кадров — единоличное решение Хрущева. Никита Сергеевич не из тех, кто полагается на чужое мнение. Он был человеком увлекающимся. Понравившегося работника мог поднять на головокружительную высоту, но, быстро разочаровавшись, с той же легкостью расставался с недавним любимцем и продвигал нового. Он довольно часто менял работников, потому что не реализовывались связанные с ними большие надежды…

Еще год с лишним, до XXII съезда партии, Екатерина Фурцева оставалась членом президиума ЦК. Фурцева, возможно, до последнего момента на что-то надеялась, рассчитывала, что опала будет недолгой, Хрущев передумает и вернет ее на партийную работу. А может, наивно полагала, что Никита Сергеевич хотя бы сохранит за ней партийное звание. Тогда и министерский пост не страшен. Главное — участвовать в заседаниях президиума ЦК, где решаются все важные вопросы. Это определяет статус и положение чиновника.

Делегаты XXII съезда впервые собрались в только что возведенном Кремлевском дворце съездов. Съезд запомнился программой построения коммунизма за двадцать лет и решением вынести тело Сталина из Мавзолея.

На съезде предоставили слово и Фурцевой. Это был первый случай, когда на съезде выступал министр культуры. Возможность выступить вселяла в Екатерину Алексеевну некоторые надежды… Она оценила новую программу партии как коммунистический манифест современной эпохи, который обязательно станет реальностью:

— Советский народ добился грандиозных побед в строительстве коммунизма под руководством своей родной партии, ее Центрального комитета во главе с верным ленинцем, неутомимым и беззаветным партийным бойцом Никитой Сергеевичем Хрущевым… Перед всем миром наша партия предстает как партия революционеров, смелых новаторов, коммунистов-ленинцев…

Екатерина Алексеевна отчиталась по своему ведомству, отметила появление новых спектаклей, кинофильмов, рассказала, сколько в стране клубов, домов и дворцов культуры, библиотек и киноустановок. Покритиковала писателей, драматургов, сценаристов, кинорежиссеров, композиторов и художников:

— Чем объяснить, что у нас появляется еще много посредственных и просто слабых произведений? Конечно, причин есть много. Но главная причина — это все еще слабая связь некоторых художников с жизнью народа и их попытки, как говорится, «познавать» жизнь издалека, со стороны… Приведу, на мой взгляд, весьма важные данные, которые подтверждают, что нам следовало бы серьезно задуматься над тем, чтобы наша творческая интеллигенция находилась ближе к местам, где создаются материальные ценности. Так, из 5200 писателей около 4000 живут в столицах союзных республик. В РСФСР, например, из 2700 писателей 1700 живут в Москве и Ленинграде… Примерно такое же положение с художниками и композиторами. Разумеется, возникает вопрос: что же, нам начинать кампанию за переселение из промышленных центров писателей, художников на места? Конечно, это дело очень сложное и трудное. Но, нам кажется, было бы неплохо обратиться к молодым нашим художникам, призвать их последовать примеру той молодежи, которая направилась из промышленных центров страны на стройки коммунизма, на освоение целинных земель — туда, где бьет ключом жизнь!

И тут Екатерина Алексеевна поняла, чем отличается положение секретаря ЦК от положения министра культуры. Если бы ее рабочий кабинет по-прежнему оставался на Старой площади, делегаты приняли бы ее слова как директиву и повторяли: «Как правильно заметила товарищ Фурцева…» Но Фурцевой со съездовской трибуны немедленно возразил главный редактор журнала «Октябрь» Всеволод Анисимович Кочетов, автор произведений на рабочую тему, которого считали одним из «автоматчиков партии»:

— Рядом с отличной продукцией кино и литературы — немало и дряни. Я совершенно согласен с вами, Екатерина Алексеевна, что происходит это от незнания сегодняшней жизни народа некоторыми нашими литераторами и сценаристами. Но я не думаю, что такое незнание жизни вызвано только тем, что авторы плохих книг и плохих сценариев живут в Москве или в столицах союзных республик… Где живет писатель — это, конечно, немаловажно. Но еще важнее не где, а чем он живет, что волнует его, что влечет, о чем его думы, чему отдано его сердце.

Всеволод Кочетов клялся на съезде:

— В служении народу, в служении делу партии видим смысл своей деятельности и мы, советские писатели. Мы были, есть и всегда будем верными помощниками партии во всех ее начинаниях, во всех ее великих работах.

Но перебираться из столицы назад в деревню или рабочий поселок не хотели в первую очередь самые приближенные к начальству писатели. Они и служили власти ради того, чтобы иметь возможность переселиться в столицу, получить квартиру и дачу. Они вовсе не желали, чтобы идея Фурцевой получила развитие.

Еще больше Екатерине Алексеевне досталось на съезде от Михаила Александровича Шолохова. Он вроде бы поддержал ее призыв к деятелям литературы быть поближе к жизни, поскольку сам не пожелал обосноваться в столице, а предпочел остаться в станице Вёшенской. Но сделал это в весьма обидной форме:

— Наш министр с чисто женской вежливостью говорила о том, что, дескать, неплохо было бы обратиться к молодым художникам с призывом поехать по примеру нашей настоящей молодежи на стройки коммунизма. А вы спросите ее: что, она сама-то верит в то, что на такой призыв горячо откликнутся? Ей-ей, не верит! (Аплодисменты.) Молодым творцам «непреходящих ценностей» тоже хочется вкусить от плодов славы. Вот и прут в Москву, как правоверные в Мекку… (Смех. Аплодисменты.) Лично я давно уже отказался от мысли передвинуть писателей поближе к тем, о ком они пишут. Безнадежное дело! И пусть на этом благородном поприще наживает шишки товарищ Фурцева, а с меня хватит!

В зале смеялись и аплодировали. Юмор у Шолохова был злой и для автора «Тихого Дона» мелковатый. Но делегаты съезда, уставшие от казенных речей, были ему благодарны за развлечение.

Выступая, Шолохов фактически открыто издевался над Фурцевой. Опять-таки это секретаря ЦК нельзя было тронуть, а министра культуры очень даже можно. Шолохов начал так, что скрытую издевку не сразу и заметили:

— Прежде всего хочу сказать, что мы давно мечтали о министре типа товарища Фурцевой. И такого министра мы наконец-то получили.

Зал принял его слова за чистую монету и зааплодировал. Шолохов продолжал в том же ерническом стиле:

— Всем взяла наша дорогая Екатерина Алексеевна: и дело свое отлично поставила, потому что знает и любит его, и внешностью обаятельна, и в обхождении с деятелями культуры то же самое обаятельна… А тут еще все новые таланты у нее открываются, ну, мы и диву даемся и руками разводим от удовольствия и изумления.

А дальше Михаил Александрович напустился на министра культуры за низкое качество пьес, поставленных театрами:

— Я не министр и начисто лишен дипломатических способностей, а потому мне и хочется запросто, без умолчаний поговорить с Екатериной Алексеевной. Ну, хорошо, вы сказали, что из 1114 советских пьес, поставленных в театрах страны, 780 посвящены современной теме. Вы и проценты подсчитали, мол, более семидесяти процентов. Вот мне и хочется спросить: а сколько процентов из этих семидесяти останется на театральных подмостках?.. И второй вопрос: а сколько запомнятся зрителями?.. За творческое бессилие драматургов приходится расплачиваться бедным зрителям. Вот в чем беда! Лукавая вещь цифры и проценты, товарищ Фурцева, того и гляди подведут. Лучше уж им, этим цифрам, жить где-нибудь в Центральном статистическом управлении, там им будет уютнее, нежели в искусстве.