Огненные времена - Джинн Калогридис

Я пошла за ним, помня о двух воронах, оставшихся на трибуне, и о человеке, который стоял на коленях у столба посреди бушующего пламени.

Сердце мое разрывалось. Оставалось так мало времени до того момента, когда душа Люка была бы навсегда потеряна, и я не могла перенести разлуку с ним после того, как наконец увидела.

Но богиня сказала:

– Чтобы спасти его, сейчас ты должна оставить его.

Это был единственный путь. И что ждет впереди, мне было знать не дано. Я должна была шаг за шагом пройти этот мучительный путь испытания, не подчиняясь ни страданию, ни боли, только радости.

И я даже не представляла себе, насколько тяжелым окажется мое предназначение.

Его преосвященство кардинал через боковой вход ввел нас в папский дворец.

Говорят, что этот дворец – самое величественное и красивое здание в мире, и это правда. Я шла по длинным коридорам, проходила комнату за комнатой и куда бы ни кинула взгляд: на пол, на стены, на потолок – всюду были одни шедевры: и мозаика под ногами, и живопись, и золотые украшения над головой. Предыдущего Папу, Клемента, и при жизни, и особенно после смерти, очень ругали за расточительство. Наверняка он заплатил целое состояние одному только художнику Джиованетти за годы его кропотливой работы над фресками в этом дворце. Сцена за сценой раскрывались на стенах библейские истории, святые и ангелы взирали на меня с потолков, а блестящие мозаичные полотна изображали скачущих верхом рыцарей, преследующих каких-то фантастических животных среди сказочных цветов.

И все это было размещено в таких огромных залах, что, хотя мы проходили мимо многих людей – офицеров папской курии, священников, дворян, кардиналов и их помощников, а также многочисленной прислуги, – ни разу никому из нас не пришлось никого задеть.

Я шла среди роскоши и красоты, но видела за ней лишь уродство, лишь зло. И не ощущала ничего, кроме страдания измученных душ.

Мои конвоиры молча провели меня в комнату, которая, очевидно, представляла собой личные покои, потому что дверь была закрыта. Павлин коротко стукнул в дверь, а потом с бесконечно самоуверенным видом открыл ее.

Он быстро вошел внутрь. Жандармы и я последовали за ним с не меньшей поспешностью, и дверь тут же закрылась. Эта комната была гораздо меньше тех залов, что я видела до сих пор, но ничуть не менее величественной. Стены были расписаны изображениями обнаженных купальщиц и лучников, преследующих оленя.

На огромном позолоченном троне, на бархатных подушках восседал папа Иннокентий VI. Мне приходилось прежде видеть его портреты, но они нисколько не напоминали его. Это сама богиня подсказала мне, кто передо мной.

Я не могла понять, зачем враг привел меня сюда вместо того, чтобы препроводить прямо в темницу. Наверняка он – и богиня – сделали это намеренно.

Иннокентий VI правил уже пять лет, и, хотя ему было уже семьдесят пять, борода у него почти не поседела. Вместо величественной папской тиары на нем была плотная красно-коричневая бархатная шапочка, закрывавшая уши, однако сутана из сверкающей алой парчи была расшита таким количеством золота, что, казалось, малейшее движение давалось Папе с трудом.

Когда-то давно он наверняка был могучим мужчиной, косая сажень в плечах, но теперь ссутулился и похудел. Кожа у него имела нездоровый желтый оттенок, губы были очень бледными, но зубов во рту было еще довольно много. Нос спускался от бровей резкой прямой линией, и кончик его, напоминавший букву V, был похож на острие стрелы, направленной вниз.

– Ваше святейшество, – сказал мой враг, приблизившись к нему, преклонив колена и поцеловав перстень Иннокентия, даже не прикоснувшись к нему губами.

– Доменико, – с раздражением сказал старик. – Вы разве не видите, что я занят… – И, не закончив предложения, он снял с подлокотника худую, жилистую, целованную многими руку и, повернув ее ладонью вверх и слегка согнув три пальца, указал на молодого писца, который читал ему какой-то свиток.

– Приношу свои извинения, ваше святейшество, – сказал враг. – Но я арестовал опасную преступницу, решить дело которой необходимо как можно быстрее…

– Ого! – воскликнул Иннокентий. – Так вы привели эту опасность прямо ко мне, в мои личные покои? Как мудро! – Затуманенным от возраста взором он взглянул на меня и усмехнулся тому, что такая маленькая женщина может представлять собой такую великую угрозу. – Кто это?

– Аббатиса францисканского монастыря в Каркассоне мать Мария-Франсуаза, – пояснил мой враг.

Сопровождавшие меня жандармы никак не отреагировали на это сообщение, словно для такого высокопоставленного лица знать монахиню из дальнего монастыря было самым обычным делом.

– Ах! – Папа посмотрел на меня более пристально. Ум его оставался острым, несмотря на столь почтенный возраст. Когда-то в миру его звали Этьеном Обером, и в правоведении он достиг профессорского звания. – Так это та аббатиса из Каркассона, что исцелила прокаженного, не так ли? Многие люди считают ее святой, Доменико. По мнению тулузской епархии, эти чудеса имеют божественное происхождение. У вас есть причина думать иначе?

– Разумеется, – ответил враг. – Она опять исцелила, но на этот раз исцелила преступника, осужденного на казнь, еретика, принадлежащего к одной из сект, распространившихся из ереси гностиков. Она бы помешала свершиться самой казни, не арестуй мы ее.

– Но даже Христос исцелял грешников, – мягко начал Иннокентий, а потом рот его внезапно закрылся – так, что зубы клацнули, а голова неестественно дернулась в сторону кардинала, словно он был марионеткой, управляемой не слишком умелым кукольником.

И снова жандармы не обратили на это никакого внимания, как будто ничего необычного не произошло.

Тогда кардинал, не сводя с меня сияющих торжеством глаз и злорадно кривя губы, сказал святому отцу:

– Сейчас вы продиктуете этому писцу распоряжение, позволяющее обойтись без привлечения обычного числа свидетелей, необходимого для произведения ареста. Распоряжение, которое также позволит без обычных формальностей приговорить ее к смертной казни. Преступницу зовут мать Мария-Франсуаза.

И бедный Иннокентий сделал все так, как ему велели: начал диктовать необходимое распоряжение, а писец начал записывать. А жандармы вели себя как ни в чем не бывало, как и все остальные в этой комнате, словно не происходило ничего магического.

Мой враг, по-прежнему не сводя с меня глаз, оскалил зубы, и я наконец поняла, почему он допустил меня до столь опасного контакта с собой.

Жестокая самоуверенность! Он гордился тем, что может управлять и Иннокентием, и его слугами. Ему был необходим страх, который я обязательно должна была испытать, увидев, как он ими управляет. Он просто хотел увидеть, как я страдаю, увидеть, что я знаю, что именно он является источником этого страдания.

Возможно, он чувствовал, что своим временным подчинением я обязана его силе, а не своему послушанию воле богини. Возможно, он так злорадствовал и торжествовал, потому что чувствовал, что победил, что мне очень трудно существовать без моего возлюбленного. Что я без него – богиня без своего супруга, госпожа без своего господина, как и он, мой враг, который по своему собственному выбору оказался господином, разлученным со своей госпожой, госпожой Анной Магдаленой. Ибо он, Доменико Кретьен, родился в Италии от матери-итальянки и отца-француза.