Контакт первой степени тяжести - Андрей Горюнов

– Так-так. А «пальчики» кого-либо из убитых?

– Нет! «Пальчики» не их, не убитых, пальчики принадлежат тому, кто еще здесь был, восьмому. Одному из убийц, словом. Или единственному убийце. Стрелявший был, безусловно, профессионал, причем, заметьте, классный. Возможно, прошел горячие точки. Или служил в спецчастях. Причем в особых спецчастях! Семь человек за минуту положить! Это дорогого стоит! И тем не менее он оставил отпечатки! Уму непостижимо!

Калачев вдруг достал из кармана свою записную книжку и извлек из нее еще один дактилоскопический отпечаток, заложенный за обложку.

– Профессионал, говорите?

– Побойтесь бога, Иван Петрович! Скоротечный бой – и двадцать попаданий – с одной очереди! В кино такое – сколько хочешь, согласен. А в жизни – нет! В жизни такое сможет изобразить один, может, из десяти тысяч. Да и то…

– А? – Калачев предъявил майору оба отпечатка рядом, предлагая сопоставить.

Майор как глянул, даже отшатнулся, испугавшись.

– Бесспорно. Он! – И взглянул на Калачева с безмерным уважением: – Вы… Иван Петрович… Прости слов не нахожу!

– Для этого сюда и послан, – скромно ответил Калачев. – Похоже, что здесь побывал и принял живейшее участие в происходившем художник наш, заслуженный художник – Белов Николай Сергеевич, бежавший всего несколько часов назад.

– Откуда бежавший? У нас по области побегов год уж как не было.

– Он убежал со следственного эксперимента. В районе Сергиева Посада, днем. Шесть человек обвел вокруг пальца, прокуратуру… И скрылся.

– И что – он успел за это время переместиться почти на триста километров, разжиться автоматическим оружием, вертолетом?

– Да ведь и молнией еще – не так ли? – с сарказмом хмыкнул Калачев.

– А кто он, вы сказали, я прослушал – что за птица?

– Да, птица, вот именно. Прилетел и улетел. И никаких следов. Художник он, заслуженный художник… На все руки мастер, но основное его направление – пейзаж. – Калачев обвел взглядом мизансцену.

– Да, – согласился майор. – Пейзаж – того… Пейзаж впечатляет.

* * *

Выход у Белова был только один: подобраться к вокзалу со стороны запасных путей и попробовать уехать из Буя «нелегально», так сказать – на товарном. Конечно, перспектива ехать в вагоне с углем, на манер Тренихина, не улыбалась Белову. От холода можно и сдохнуть за ночь. А если и останешься жив, то после поездки в вагоне даже с относительно чистым грузом – например, с кирпичами – неизбежно примешь вид совершенно ужасный. В товарном вагоне обязательно примешь нетоварный вид. Километров через двести станешь грязнее грязи. На сильном ветру щеки мгновенно вваливаются внутрь и тут же, буквально на глазах, зарастают щетиной. В тайге твой вид, конечно, никого не заинтересует, но, плохо выглядя, до станции назначения можно и не добраться: ведь пересадки в пути неизбежны.

Поэтому надо найти хороший вагон.

Буй, слава богу, огромный узел: здесь-то как раз пути железнодорожные расходятся: на север – Архангельск, Воркута и на восток – Урал, Сибирь. Рельсы, рельсы кругом. Сотни путей, аккумуляторов, разъездов, тупиков. Тысячи вагонов: лес, уголь, нефть, контейнеры, автомобили, химия, пшеница, кирпичи, асбест.

Какой же ему нужен теплушник?

Белов блуждал в этом железнодорожном царстве уже часа полтора, в полном мраке, едва лишь освещаемом путевыми огнями – голубыми и желтыми.

Под яркие лампы, ослепительно сияющие около депо, вдоль блестящих путей основного хода он выходить опасался.

При свете звезд Белов пытался разобраться в меловых надписях на товарных вагонах: кому принадлежит, куда, когда пойдет.

Скоро он осознал, что тактика его порочна: это застывшее в темноте безмолвное скопище вагонов было мертвой частью железнодорожного узла; жизнь же кипела там, откуда раздавался грохот, лязг, скрежет металла, где громким гнусавым голосом коротко материлась громкоговорящая связь, где время от времени вдоль черных силуэтов строений проползало веселое желтое зарево маневрового тепловоза.

Прячась в тени мазутных цистерн и привыкая к свету, заливавшему всю маневровую горку, Белов постоял так с минуту, приглядываясь.

«Не надо врать, – сказал он самому себе: – Тебе, Белов, нужен пассажирский вагон, причем не хуже плацкартного, чтобы как следует выспаться».

Действительно, он уже плохо стоял на ногах от усталости.

Прошедший день выдался на редкость насыщенным, если не сказать большего.

«А еще лучше – купейный вагон… Не кайфа для, а не отвыкнуть дабы. Для самоутверждения. Обмануть и уехать, да не на сцепке, не на спице колеса, а как человек – в купе, с подушкой, с простынею. Думай, Белов, думай».

Белов ощущал всем телом, насколько же он измотался за эти последние дни.

Но все равно стоять, стоять! Не падать.

Любая ситуация всегда разрешается: так ли, иначе ли. Время бежит. Оно неумолимо. Рано или поздно придумается, придет идея в голову, и ты что-то остроумное, безусловно, выдавишь из себя, вымучаешь, родишь – беременным не останешься.

Он огляделся еще раз.

Патрулей, сторожей и милиции не было видно.

Наконец он решился.

Придав своему лицу безмятежное выражение заблудившегося, слегка подгулявшего прохожего, Белов вышел на свет.

В ту же секунду он ощутил, как сзади его схватили сильные руки и голос – знакомый до боли – скомандовал прямо в ухо:

– Все, стоп! Попался…

* * *

Вокзальная громкоговорящая трансляция откашлялась столь оглушающе, что даже освещение над путями замигало: львиная доля электроэнергии, видно, уходила в звук.

– Скорый поезд номер двадцать два сообщения Москва-Воркута задерживается прибытием на двадцать минут… Пав-та-ряю… Скорый поезд номер…

* * *

Белов рванулся, выкручиваясь из схвативших его рук: здесь-то можно пытаться уйти – под вагоны, направо, налево и – в лес. Уйду, сто процентов – уйду! Если не будут стрелять в спину.

Он вырвался, отскочил, оглянулся, чтоб быть готовым резко уклониться с огневой директрисы, обмануть, если те, кто схватил его, обладают оружием и намерены положить его при попытке к бегству.

Да кто же это?! Боже мой!

– Ты че? – расплылся в улыбке сцепщик Егор Игнатов. – Не признал, что ль, по голосу?

– Ты… – Белов еле дышал.

– Я, Коля, – кивнул сцепщик. – Опять ведь беда-то со мной…

– С тобой? – изумился Белов.

– Ну, не с тобой же! Ты, вон, здоров, да и с двумя подружками! – сцепщик кивнул на бутылки, подаренные Варужем и торчащие у Белова из карманов пальто. – А я, вишь – насквозь больной весь, ушиблен водкою, да без надежд, без всяких! Ты похмелишь меня, а? Старый друг?