Заповедное место - Фред Варгас

— Плогойовицев.

У Кромса, как и у Адамберга, была плохая память на фамилии. Адамбергу вдруг показалось, что он знает все об этом парне.

— Ага, — произнес Кромс, и его густые прямые брови сдвинулись в одну сплошную черту: точно так же хмурился отец Адамберга, приглядывая за похлебкой на плите. — Он говорил о своих «нечеловеческих страданиях», сказал, что никого не убивал, потому что это были не люди, а чудовища, вылезавшие из-под земли и губившие людей. Я слушал его урывками, мне было больно и страшно. Еще он говорил, что он великий врач, и это его работа — исцелять раны, избавлять мир от «зловещей угрозы».

Адамберг достал сигарету из пачки Кромса.

— Откуда ты узнал мой телефон?

— Подсмотрел в мобильнике дяди Луи, когда он еще работал с тобой.

— Собирался им воспользоваться?

— Нет. Но я решил, это неправильно, что у дяди Луи есть твой телефон, а у меня нет.

— Как тебе удалось набрать номер? Ты держал мобильник в кармане?

— Я не набирал. Он у меня был записан под цифрой девять. Самым последним.

— Для начала неплохо, — сказал Адамберг.

Эмиль вошел в помещение Конторы, опираясь на костыль. На входе он поцапался с бригадиром Гардоном, который не мог понять, что нужно этому человеку и при чем тут собака. Данглар явился на работу горделивой походкой, в светлом костюме: этот факт вызвал комментарии, однако обсуждался далеко не так бурно, как арест Поля де Жослена, потомка Арнольда Паоле, чья жизнь была загублена вампирами из рода Плогойовица.

Ретанкур, возглавлявшая партию строгих материалистов, с самого утра выдерживала нападки умеренных. Эти любители витать в облаках упрекали ее в том, что она еще с воскресенья неоправданно сузила рамки расследования, исключив версию о вампирах. Хотя Меркаде говорил ей тогда: у людей в голове может быть что угодно. «А в животе у людей бывают шкафы», — подумал Данглар. Положение осложняла невнятная позиция Керноркяна и Фруасси, которые уже готовы были поверить в существование вампиров. Их смущало, что тела мертвецов не подверглись разложению: как объяснить этот факт, неоднократно подтвержденный очевидцами и зафиксированный в исторических источниках? Под крышей парижской Конторы в миниатюрном масштабе, но с не меньшим ожесточением повторился спор, раздиравший Западную Европу во втором десятилетии XVIII века. Как показала дискуссия, за прошедшие триста лет ясности в этом вопросе не прибавилось.

Полицейских озадачивало все то же: показания перепуганных людей, которые находили в гробах мертвые тела «цветущего вида, не тронутые тлением», источавшие кровь из всех отверстий, покрытые новой, упругой кожей — сброшенная старая кожа и старые ногти лежали на дне могилы. Но у Данглара с его необъятными познаниями нашлись ответы на все загадки. Он знал, почему тела в могилах не истлевают (оказывается, это бывает не столь уж редко), и даже мог объяснить такие непостижимые явления, как крик вампира, пронзенного осиновым колом, и вздохи жевак. Коллеги уселись вокруг него, ловили каждое его слово: в развитии дискуссии наступил напряженный момент, когда наука должна была одержать очередную, пусть и не окончательную, победу над мракобесием. Данглар начал говорить о газах, которые выделяются в процессе тления и, если в могильной земле присутствуют определенные химические вещества, иногда не выходят наружу, а скапливаются внутри трупа, надувая его, как мяч, натягивая кожу, — но эту речь прервал грохот перевернутой миски, донесшийся с верхнего этажа, а затем вниз по лестнице вихрем пронесся Купидон, направляясь к посту дежурного и не обращая ни малейшего внимания на препятствия. Однако он приветственно тявкнул, когда поравнялся с ксероксом, на котором, свесив передние лапы, возлежал Пушок.

— Здесь мы видим, — произнес Данглар, провожая взглядом ошалевшего от радости пса, — здесь мы видим нечто, равно удаленное от знания и от суеверия. Это любовь в чистом виде, безудержная, нерассуждающая. У людей она встречается крайне редко и сопряжена с большими опасностями. И все же Купидон не забыл о хороших манерах, он попрощался с Пушком, выразив ему свое восхищение, а также сожаление по поводу предстоящей разлуки.

Пес вскарабкался на Эмиля, распластался у него на груди, пыхтел, лизал ему лицо, царапал когтями рубашку. Эмилю пришлось сесть, этот ветеран уличных драк положил голову на спину Купидона.

— Навоз на собаке оказался тот же, что был внутри твоего фургончика, — сказал Данглар.

— А любовное письмо старика Воделя? Оно пригодилось комиссару?

— Еще как пригодилось. Привело его в вонючий склеп, где он чуть не умер.

— А проход через подвал мамаши Бурлан? Он ему пригодился?

— Еще как. Привел его прямо в лапы к доктору Жослену.

— Мне этот позер никогда не нравился. А где начальник?

— Хочешь его видеть?

— Да. Я не хочу, чтобы он осложнял мне жизнь, мы можем уладить это дело полюбовно. Я оказал ему помощь, так что теперь он у меня в долгу.

— Какое дело?

— Я буду говорить только с начальником.

Данглар набрал номер Адамберга:

— Комиссар, докладываю обстановку. Купидона невозможно отодрать от Эмиля, а Эмилю надо поговорить с вами, чтобы уладить дело.

— Какое?

— Понятия не имею. Он будет говорить только с вами.

— С ним лично, — важно произнес Эмиль.

— Как он себя чувствует?

— Выглядит неплохо, на нем новый пиджак с синей брошкой в петлице. Когда вы приедете?

— Я на пляже в Нормандии, Данглар, скоро вернусь.

— Что вы там делаете?

— Мне нужно было пообщаться с сыном. Нам удается понять друг друга, хотя мы оба не блещем красноречием.

Естественно, подумал Данглар. Малышу Тому не исполнилось и года, он еще не умеет говорить.

— Я же вам сто раз повторял: они не в Нормандии, они в Бретани.

— Я имею в виду другого сына.

— Какого… — начал Данглар, но не смог закончить фразу. — Какого другого?

В нем закипела ярость. Этот мерзавец с присущей ему безответственностью прижил сына на стороне, когда Том был еще в колыбели.

— И сколько лет этому другому?

— Восемь дней.

— Мерзавец, — прошипел Данглар.

— Да, майор, вот такие дела. Я был не в курсе.

— Вы каждый раз не в курсе, черт возьми!

— А вы никогда не даете мне договорить, Данглар. Для меня ему восемь дней, а для всех остальных — двадцать девять лет. Он сидит рядом с мной и курит. У него забинтованы руки. Этой ночью Паоле пригвоздил его к креслу эпохи Людовика Тринадцатого.

— Кромсатель, — слабым голосом произнес Данглар.

— Совершенно верно, майор. Кромс. Армель Лувуа.