Квантовиты. Книга 2. Кроссман - Оксана Тарасовна Малинская

Тем временем Алистер мягко взял ее за руку. Понимает ли он, как хорошо ей становится от такого легкого прикосновения?

– Но ты не думай, что из-за этого мы не можем больше общаться, – уверенно произнес он. – Ты действительно мой самый близкий человек на данный момент. Просто… сейчас не время.

Инна сглотнула ком в горле и кивнула. Алистер придвинулся чуть ближе и крепко обнял ее. Как всегда, от этого ей стало немного лучше. Разумеется, ей бы и в голову не пришло оставить его сейчас. Но не только потому, что он нужен ей. А еще и потому, что в альтернативных реальностях она видела не только то, как они счастливы вместе. Она видела, что в случае их разрыва может произойти нечто ужасное. И этого ни в коем случае нельзя допустить.

Эпилог

Инна сидела на жестком полу, прижавшись спиной к стене, и плакала. Слезы катились из глаз ручьями, оставляя соленые дорожки на ее лице. К груди словно прижали раскаленную сковородку, а мир вокруг потерял свои былые краски. Время поджимало, пора было вставать и идти на собрание, но девушка знала, что там она не сможет дать волю эмоциям. Там она должна будет делать вид, что она спокойный и хладнокровный физик, какой учил ее быть отец… Вспомнив про отца, она разрыдалась еще сильнее.

В дверь постучали. Инна лихорадочно подскочила, выискивая пачку салфеток, а потом до нее донесся голос Мизуки:

– Инна, ты там? Нам уже пора идти.

Поняв, что это всего лишь ее подруга, она махнула рукой на салфетки и опустилась на прежнее место. На кровати почему-то в такой момент сидеть не хотелось. Девушка снова начала всхлипывать, и тогда дверь распахнулась.

Увидев зареванную Инну, Мизуки горько вздохнула и присела рядом, приобняв ее за плечи. Дав подруге немного времени, чтобы выплакаться, она проворчала:

– Понятия не имею, зачем ты так себя мучаешь. Если не можешь больше с ним общаться, то так ему и скажи. В конце концов, он сам виноват.

– Дело не в том, что я не могу с ним общаться, – не переставая всхлипывать, сказала Инна. – Дело в том, что всего неделю назад я была едина со всеми своими альтернативными версиями. А в их жизнях столько всего хорошего происходило… Отец, Алистер и многое другое. Тебе, наверное, этого не понять, но я как будто снова потеряла папу. И еще Алистер сказал, что мы не можем быть вместе… Я осталась совсем одна на чужой планете, и мне до жути одиноко.

– Ты не одна, – уверенно произнесла Мизуки. – У тебя есть я. А что касается Кроссмана – да пошли ты его куда подальше!

– Мизуки, я видела, что происходит, если мы перестаем общаться. Это случалось миллиарды раз – стоит мне порвать с ним, как он умирает! Каждый раз, когда мы ссорились, каждый раз, когда я говорила, что не хочу больше его видеть, каждый раз, когда я уходила и не возвращалась – Алистеру приходил конец.

– Ну, так это же было не по-настоящему, – заметила Мизуки.

Инна раздраженно вздохнула. Невозможно объяснить человеку, каково это – быть квантовитом. Никто из тех, кто не был заражен ретровирусом, не мог понять, каково это – когда существуют великие множества тебя самого, и все они соединены в универсальную сеть, все они делят чувства и эмоции, словно огромный сложный организм.

– Алистер сказал мне то же самое, когда я объяснила ему про нас, – вздохнула Инна. – Нет, Мизуки, это было по-настоящему. И я ни за что не допущу, чтобы это случилось снова.

– Но почему ты думаешь, что он покончит с собой? Ты же жива. Если ты жива, зачем ему это делать?

– Дело не только в том, жива я или мертва. Дело в том, что, пока мы продолжаем общаться, у него еще остается повод вставать по утрам. А если мы перестанем, такого повода не будет.

– Ну, если он такой слабак, то туда ему и дорога! – жестко отрезала Мизуки.

– Он не слабак. Просто он потерял всех, кого когда-либо любил. Это сломало бы кого угодно.

Потом Инна сделала глубокий вдох. Час рыданий подошел к концу. Пора брать себя в руки и идти, выстраивать заново этот новый мир. Так что она смахнула с глаз слезы, поднялась на ноги и отряхнула пыль с брюк. Мизуки придирчиво оглядела ее лицо и вынесла вердикт:

– Придется тебя красить.

– Ты что! – в ужасе воскликнула Инна. – Терпеть не могу краситься. К тому же мы уже опаздываем.

– Если ты не хочешь, чтобы Кроссман заподозрил, что что-то не так, мы должны спрятать все следы твоего горя, – заявила Мизуки. – Нет, ты можешь пойти и так, но он обязательно спросит, что случилось, и тебе придется объяснять.

Инна посмотрела в зеркало и отвернулась. Красные глаза, опухший нос, всклокоченные волосы, затравленный взгляд. Ужас просто. Нужно было назначить час рыданий на чуть пораньше. Однако Мизуки права. Дело тут не только в Алистере. Она идет на собрание, где будут решать важные вопросы, и должна выглядеть прилично и профессионально. А сейчас она похожа на девочку-подростка, которую в первый раз в жизни бросил парень. Несолидно.

– Ладно, – сдалась Инна. – Можешь красить.

Мизуки быстро сбегала в свой номер за набором для макияжа. В данный момент они находились в Швейцарии. Прошла неделя после убийства основной массы населения Земли, и Ромина Мюллер решила собрать всех, кто мог оказать какую-то помощь, и обсудить насущные вопросы. Для этого ависоны перевезли их в Швейцарию. В былые времена это была очень красивая и развитая страна, одна из немногих, сумевших защитить себя от ужасных последствий изменения климата, но сейчас, когда большинство ее городов лежали в руинах, она больше напоминала свалку. Впрочем, так выглядели абсолютны все страны Земли.

Мизуки вернулась и принялась красить Инну. Макияж занял пятнадцать минут. Инна посмотрела в зеркало и вздохнула с облегчением – теперь она наконец-то была похожа на ученого. Что ж, можно идти.

Ависоны высадили их с Мизуки рядом с небольшим зданием около Женевского озера. Увидев синюю гладь, простирающуюся вдаль, Инна пораженно открыла рот. По кристально чистой воде пробегала легкая рябь от слабого ветерка, на заднем плане виднелись темные массивы гор, вершины которых терялись среди пушистых белых облаков. У самого берега росли красные и белые цветы, тянущие свои длинные стебли к солнцу. А какой чистый был здесь воздух… И небо. Бледно-голубое небо, столь непривычное ей, форисянке,