Хорошая работа - Дэвид Лодж

— Мама?

— Она уже звонила, когда вы были на заседании подкомиссии.

— Нет, это была не мама, — сказала Робин. — Интересно, что у нее стряслось.

— Она сказала, чтобы вы не беспокоились, она перезвонит вечером.

— А почему вы подумали, что сейчас звонила она? — спросила Робин, неприятно удивленная интересом секретарши к ее личной жизни. Памела выглядела обиженной, и Робин тут же стало стыдно. Чтобы смягчить ситуацию, она решила поделиться с ней новостью.

— Наконец-то хоть кто-то предложил мне работу. В Америке!

— Ухты! Как здорово.

— Но держите это в секрете, Памела. Профессор Лоу сейчас свободен?

— Дезире Цапп! — воскликнул Филипп Лоу, когда Робин пересказала ему разговор с Моррисом Цаппом. — Второй кандидат — это наверняка Дезире.

— Почему вы так думаете? — удивилась Робин.

— Готов поспорить на что угодно. В рождественской открытке она писала, что подыскивает себе работу в академических кругах, предпочтительно — на Западном побережье. Дезире на факультете у Морриса! — Он даже присвистнул от удовольствия. — Моррис сделает что угодно, лишь бы этого не допустить.

— Даже возьмет меня?

— Вам это должно льстить, — сказал Филипп Лоу. — Моррис не предлагал бы вашу кандидатуру, не будь он уверен в том, что вы победите. Видимо, ваша книга действительно произвела на него впечатление. Вот почему он так быстро ее прочитал. Наверно, ездил по Европе, разыскивая молодое дарование. Вероятно, никого не нашел… — Филипп Лоу задумчиво уставился в окно, словно пытался постичь ход мыслей Морриса Цаппа, и осторожно потер синяк на лбу — последствие удара о мусорную корзину.

— Разве я могу конкурировать с Дезире Цапп? Она же мировая знаменитость.

— Как верно заметил Моррис, она не очень хороший преподаватель, — ответил Филипп Лоу. — Пожалуй, это будет его маленькой местью. Академические нравы. Тщательность теоретика.

— Но в Америке должно быть очень много хороших специалистов по женской прозе.

— Скорее всего, они не расположены брать Дезире. Она для них героическая феминистка. Или они ее испугались. Эта женщина умеет сражаться до последнего. Вам лучше понимать, во что вы ввязываетесь, Робин. Американские академические круги неоднократно обагрены кровью. Предположим, вы получили это место. Борьба только начинается. Вам придется много публиковаться, чтобы оправдать оказанное вам доверие. Когда придет время писать отчет, половина ваших коллег попытается нанести вам удар в спину. О другой половине не хочу даже говорить. Вы и вправду об этом мечтаете?

— У меня нет выбора, — сказала Робин. — В этой стране у меня нет будущего.

— Пожалуй, сейчас нет, — вздохнул Лоу. — Но ужас в том, что однажды уехав, вы уже не вернетесь.

— Откуда вы знаете?

— Никто не возвращается. Даже если кто-то и захочет вернуться, мы не в состоянии оплатить дорогу, чтобы он прилетел на интервью. Но винить вас в том, что вы воспользуетесь этим шансом, я не буду.

— Значит, вы напишете мне рекомендацию?

— Я напишу блестящую рекомендацию, — заверил Филипп Лоу. — И все в ней будет правдой, от первого до последнего слова.

Робин вернулась в свой кабинет легкой поступью. Мысли ее путались. После разговора с Филиппом Лоу блеск предложения Морриса Цаппа несколько поугас, но все равно было приятно, что появился человек, который хочет взять ее на работу. Робин напрочь забыла о Вике и даже удивилась, когда увидела его сидящим на стуле у окна и читающим «Культуру и анархию» при тусклом свете дождливого дня. Когда она поделилась с ним новостью, он совсем не обрадовался.

— Когда, ты сказала, нужно приступать? — переспросил он.

— Осенью. Я так понимаю, в сентябре.

— Значит, у меня совсем мало времени.

— Времени на что?

— На то, чтобы заставить тебя передумать…

— Ох, Вик, — сказала она, — мне-то казалось, что ты выбросил из головы эти глупости.

— Я не могу тебя разлюбить.

— Не порти мне настроение, — попросила Робин. — У меня удачный день. Не омрачай его.

— Извини, — сказал он, глядя в пол.

— Вик, — покачала головой Робин, — сколько раз я тебе говорила: я не верю в эту индивидуалистическую любовь.

— Да, ты так говорила, — подтвердил он.

— Ты хочешь сказать, что я не это имела в виду?

— Я думал, что невозможно иметь в виду то, что говоришь, или говорить то, что имеешь в виду, — сказал Вик. — Я думал, что есть разница между «я», которое говорит, и «я», о котором говорят.

— Ах, ах, ах! — передразнила Робин, уперев руки в боки. — Как мы быстро обучаемся!

— Суть в том, — продолжал Вик, — что если ты не веришь в любовь, зачем же ты тогда так заботишься о своих студентах? Почему тебе жалко Денни Рэма?

Робин вспыхнула.

— Это совсем другое дело.

— Нет, не другое. Ты заботишься о них, потому что они — индивидуальности.

— Я забочусь о них, потому что беспокоюсь о занятиях и о свободе.

— Пустые слова. «Занятия» и «свобода» — просто слова.

— Любое слово — это только слово. Il п’у a pas de hors-texte.

— Что?

— «Вне текста нет ничего».

— Я не согласен, — заявил Вик, глядя ей прямо в глаза. — Ведь это означает, что у нас нет свободы воли.

— Не обязательно, — возразила Робин. — Осознав, что вне текста нет ничего, можно начинать писать самому.

Снова раздался стук в дверь, и снова возникла Памела.

— Моя мама? — спросила Робин.

— Нет, это звонят мистеру Уилкоксу.

— Присаживайся, Вик. Спасибо, что так быстро приехал, — сказал Стюарт Бакстер, сидя за огромным и почти пустым письменным столом, изящно отделанным черным деревом, как и панели на стене. Последний писк моды. Вик давно заметил, что чем выше по служебной лестнице конгломерата поднимается человек, тем больше становится его письменный стол и тем меньше бумаг и прочих предметов на нем лежит. Безразмерный стол из розового дерева, принадлежащий председателю Совета директоров сэру Ричарду Литлгоу, в пентхаусе которого Вик однажды побывал, был вообще девственно пуст, если не считать кожаного пресс-папье и серебряной перьевой ручки. Стюарт Бакстер еще не достиг блистательной простоты, но поднос для входящих документов уже был пуст, а на подносе для исходящих лежал только один листок бумаги. Кабинет Бакстера находился на восемнадцатом этаже двадцатиэтажной башни «Мидланд Амальгамейтедс» в самом центре Раммиджа. Огромное окно за его спиной выходило на юго-восток и открывало вид на скучный, лишенный зелени район города. Серые, мокрые от дождя крыши заводов и складов тянулись до самого горизонта как волны угрюмого маслянистого моря.