Год колючей проволоки - Александр Афанасьев

Из тех, кто летел сейчас с Юрьевым, сержант знал лично только троих, с ними и сел, подложив под задницу что помягче. Курить было нельзя, поэтому травили разговоры и байки почти все время полета. Разговоры были веселыми, не подавленными — в основном о бабах. Ташкент считался не таким плохим местом, почти европейский город с метро, население больше миллиона человек, узбеков немало — но и русские есть, и казахи — много кто есть, Ташкент в отличие от старой столицы региона Бухары развивался как многонациональный город.

Самолет тяжко плюхнулся на бетонную полосу, пробежал по ней и, завывая моторами, начал заворачивать на стоянку. В десантном отсеке те, кто спал, проснулись, собирали вещи, хлопали по карманам — не потеряны ли документы… и у всех было какое-то сосущее чувство в груди, какое бывает, когда после долгой дороги прибываешь в чужое и незнакомое место. Чувство, словно предсказывающее сложности и неприятности на новом месте…

— Будь здоров, братуха! — Санек, «владимирский тяжеловоз», пулеметчик Национальной гвардии, сбежавший в армию из спившегося в ухнарь русского села и от грошовой зарплаты тракториста, первым встал, протянул огромную, как лопату, руку. — Даст бог, свидимся.

— Тебя куда, говоришь, дергают?

— В Ургенч, нефтяников и газовиков охранять. Глушь страшная.

— Обязательно свидимся. В Ташкент — все дороги сходятся, — пожимая руку, сказал Юрьев с видом бывалого кадрового офицера, тщательно скрывая свой страх.

— Бывай и ты, казак! — Сам Владимир протянул руку чернявому, резкому, с короткой бородкой, несмотря на молодость,[109]Михаилу, с которым познакомился в сержантском учебном центре под Уфой. — Если что, не забывай, заходи.

— Обязательно, Владимир. — Михаил почему-то говорил, как нерусский, произносил имена полностью, а не как обычно: «Вован» или «Вовчик». — И ты, если в Термезе будешь, милости просим.

— Нет, уж лучше вы к нам.

Термез славился как место скверное, опасное — граница, одним словом, с той стороны в то время уже такой бардак был…

Естественно, никто их встречать не собирался — довезли и ладно, в русской армии не было принято излишне заботиться о личном составе, как, скажем, в армии американской. Здесь в апреле было самое время — не мрачная слякоть с остатками черного от грязи снега, как в России, не разъезжающаяся под ногами жирная жижа, после километра бега по которой сапоги по паре килограммов точно весят, — а теплая и сухая восточная весна, с цветами на деревьях, сухой землей, первыми листками на деревьях и приветливым, ласкающим, а не обжигающим, солнцем. Температура была градусов двадцать — в самый раз для человеческого существования, и в воздухе пахло почему-то хлебом. Может быть, поэтому эвакуированные говорили: Ташкент — город хлебный…

В штабе до Михаила и до всех, кто прилетел, конечно же, не было никакого дела, в одной комнате его послали в другую, в другой — элементарно послали по известному адресу, и неудивительно — в разгар рабочего дня там собрались военные, и на столе открыто стояла бутылка 0,7 — «Кремлевская», видимо, с бортом привезли, только разливать начинали. С трудом Михаилу удалось разыскать какого-то майора, ответственного за кадры, — тот сидел за столом, перед ним был специальный, ударопрочный мобильный компьютер, недавно закупленный для армии в большом количестве, всю оставшуюся часть стола занимали небрежно сваленные бумаги. Майор тыкал в клавиатуру одним пальцем и матерился — не привык, видимо, к сложной технике.

— Тебе чего? — неприветливо спросил он.

— Сержант Владимир Юрьев, прибыл для дальнейшего прохождения службы, одиннадцатая мотострелковая.

Майор повертел в руках новомодную карточку — удостоверение личности военнослужащего, там была магнитная полоса, и надо было ее прокатать, чтобы получить всю информацию, но прокатывать здесь было негде. Повертел в руках командировочное предписание.

— И чо? — задал он поразительный по глубине мысли вопрос.

Когда их офицерское училище закрыли в неделю, а всех недоучившихся офицеров надо было куда-то девать — приехавший из Москвы полковник толкнул речь. Из этой глубокомысленной и тщательно выверенной речи следовало, что армии сейчас крайне нужны сержанты, просто страсть как нужны. А офицеры не нужны. Вот так разом — неделю назад были нужны, а теперь вдруг раз — и не нужны. Зато очень нужны новой русской армии сержанты, потому что сержантов нет и с личным составом заниматься некому. Так что если кто пойдет в сержанты — то потеряет он на этом немного, а в денежном довольствии даже приобретет.

Вообще, если сравнивать с Советской Армией и ее системой званий — то Российская армия, реформированная по Сердюкову, — это страх божий, сразу понятно, что маэстро про армию знал только то, что ему из иностранных книжек референты преподнесли, и даже не вникал особо, просто прочитал и собезьянничал, причем с ошибками. В Советской Армии в самом начале солдатской карьеры было сразу несколько вариантов продвижения по службе. Первый уровень — это ефрейторский, ефрейтор — это старший солдат срочной службы, кандидат на сверхсрочку. Три сержантских звания — младший сержант, сержант и старший сержант — это, конечно, не одиннадцать американских сержантских степеней, но хоть что-то. Если есть высшее образование — пожалуйста, прапорщик и старший прапорщик, на этих должностях служили настоящие профессионалы, у них было неплохое денежное довольствие, и эти должности я бы соотнес со штаб-сержантом и ганнери-сержантом морской пехоты США. Дальше шли звания офицерские, офицеры часто исполняли обязанности, которые в армии США исполняют сержанты, но и это было обоснованно! Дело было в том, что армия мирного времени в военное должна была увеличиться в несколько раз, и нужны были именно офицеры, то есть военнослужащие, умеющие командовать людьми. Поэтому в мирное время в армии и в самом деле был избыток офицеров.

В армии США есть изначально два пути — сержантский и офицерский, сержанты непосредственно командуют людьми, офицеры осуществляют менеджмент (в армии это важно!) и работают на сложной технике — в ВВС, например, на тяжелом бомбардировщике пилотский и штурманский состав — это не ниже, чем офицеры среднего звена, за штурвалом может быть офицер в звании от майора до бригадного генерала. Существует одиннадцать сержантских званий, и каждый волен выбирать.

Мусью Сердюков же за каким-то чертом ликвидировал прапорщиков (профессионалов!), резко сократил количество офицеров, сделав невозможным командование отмобилизованной армией, и увеличил количество сержантов — но не дал им перспективы карьерного роста!

Слов нет.

Обучение сержантов, по словам полковника, должно было вестись в одном из десяти новых учебных центров, где и гостиницы как казармы, и Интернет, и современные методы обучения. На деле же — обычный полигон Советской Армии, косметически отремонтированные казармы (интересно было бы узнать, сколько в ремонт грохнули) и дико выглядящие плазменные панели на стенах, которые вроде как полагалось смотреть в свободное от службы время. Учили их в принципе тому, чему и должны учить обычного сержанта в армии, — стрелять на полигоне, водить боевую технику из той, которая была на полигоне. Повезло только в том, что в составе офицеров полигона попались люди, прошедшие Чечню и хорошо понимающие, чем оборачивается плохая подготовка личного состава. По собственной инициативе и в свободное время эти люди учили совсем не тому, чему положено учить по спущенной сверху программе. Нет, были совсем другие дисциплины — зачистка, штурм помещения, снятие и установка растяжек, выявление боевиков по визуальным признакам при фильтрации, размещение личного состава при передвижении на бронетехнике, действия при подрыве, действия при попадании колонны в засаду. Учили жестко, бывало, что и с рукоприкладством, но по-иному в армии не учат. Больше пота — меньше крови.