Герой должен быть один - Генри Лайон Олди

И Амфитрион зажмурился, представив, как они все сейчас бредут в Аид: сероглазый Теримах, любимец Мегары, крепыш Деикоонт, трехлетний разбойник, очень похожий на Алкида, следом ковыляет впервые замолчавший Креонтиад, по обе стороны от которого неслышно движутся оба сына Ификла от Астеропеи…

И первым в этой сумрачной процессии почему-то шел он сам… нет, не он, а шестилетний Иолай, убитый дедом, посланным жить во второй раз.

Дети шли во мглу, подсвеченную багровыми сполохами.

Бывшие дети.

Тени.

…жертвы.

— Убийца! — прорезался отчаянный вопль, и очнувшийся Амфитрион стал оглядываться, пытаясь понять, что происходит.

Приведенная в чувство Астеропея — дочку уже успели забрать из ее окаменевших рук — просто упала на Алкида, сидевшего на земле и бессмысленно мотавшего головой, и ногтями вцепилась ему в лицо.

— Это он! — голосила истерзанная женщина, в которой невозможно было узнать прежнюю тихую и ласковую Астеропею. — Будь проклят, чудовище! Люди, я остановить его хотела — так разве ж его остановишь, быка бешеного!.. всех, всех убил, безумец проклятый, и костер зажег — люди, бейте его, бейте, во имя невинно погибших! Убийца! Мальчики, мальчики мои…

Все с тем же бессмысленным выражением на расцарапанном лице Алкид вдруг встал и медленно пошел к воротам. Люди расступались перед ним, с испугом глядя на могучие, бессильно повисшие руки, словно ожидая увидеть на них следы детской крови; люди сторонились безумца, шепчась о проклятии богов и неизбежном возмездии.

— Кого Зевс хочет покарать, того он лишает разума, — бросил кто-то совсем рядом с Амфитрионом.

— Зевс? — с сомнением переспросил молодой женский голос. — Скорее уж Гера-мачеха… ой, какая теперь разница! Горе, горе-то горькое…

Алкид вышел со двора, и никто не последовал за ним.

А к утру пропал и Ификл.

Погода стояла божественно мерзкая.

Зевс-Громовержец ворочался спросонья, пытаясь натянуть на себя латаное-перелатаное одеяло неба, насквозь промокшее еще за час до рассвета; время от времени налетали пронизывающие порывы ветра, раздраженно сметая листву с зябнущих деревьев, задирая одежду редких прохожих, завывая в пустынных переулках словно вымерших Фив.

Один раз ветер зачем-то свернул на окраину, с воем пронесся между холмами, надавав пощечин обиженно шуршащим кустам, — и замер в удивлении, забыв о врожденной ветрености и дурном настроении.

И то правда — ведь не каждый день встречаешь на пороге невесть откуда взявшейся хибары столь странную парочку: юношу в драной хламиде с капюшоном, из-под которой выглядывает край нарядного щегольского хитона, и угрюмого шестилетнего мальчишку, с головой завернувшегося в женский шерстяной пеплос (у матери отобрал, что ли?!) и сосредоточенно жующего лепешку с чесноком.

Перед юношей и мальчишкой стояли кувшин и два кубка.

Ветер принюхался, поморщившись (мешал запах чеснока), и с некоторым трудом определил, что в кувшине — вино. Причем, судя по силе аромата, не очень-то и разбавленное.

Затаив дыхание, ветер подкрался поближе и стал слушать.

— Кыш отсюда! — негромко сказал юноша в хламиде.

Ветер сделал вид, что не расслышал.

— Я кому сказал?! — прикрикнул юноша, плеснув вином в наветренную сторону. — Ты что, Эвр,[41]думаешь, я тебя не узнал? А ну дуй подальше!

Эвр — а это был именно он — разочарованно вздохнул и полетел прочь.

Ну а поскольку вокруг, кроме ветра, больше никого не было, значит, и удивляться было теперь некому и нечему.

— …ну и что сказал Владыка? — Две жилистые мальчишеские руки высунулись из-под пеплоса и, отложив лепешку, с некоторым усилием приподняли высокий кувшин, украшенный затейливым орнаментом.

— И мне плесни-ка, — голос Гермия звучал скучно и отстраненно. — Владыка… для дяди тени язык развязать — легче легкого. А Галинтиада и без того болтливая. В общем, все догадки подтвердились.

— Про Гигантов?

— Про них. Павшие в Тартаре и впрямь породили новое племя — смертное, но неуязвимое для Семьи. Так что, Амфитрион, скоро жди переполоха. Большущего…

— Как скоро? — Вино, булькая, полилось в кубки.

Создавалось впечатление, что Амфитрион задает вопросы только для поддержания беседы и ответы Гермия его мало интересуют; но так ли это было на самом деле, неизвестно.

— Как скоро, спрашиваю?

— Не знаю. И Аид не знает. Скоро. Лет через десять. Или через двадцать. Или через сто.

Некоторое время мальчик и юноша молчали, не глядя друг на друга.

— Что там твоя… Алкмена? — осведомился наконец Лукавый, по-прежнему глядя в сторону и вертя в руке наполовину опустевший кубок.

— Да так… замуж собирается. Говорит, хочу старость спокойно прожить.

— За кого?

— Приехал тут один… Радамант-законник. Сватается. Наверное, скоро свадьба будет…

— А-а… знаю. Это его с Крита изгнали — вот он в Беотию и перебрался.

— Человек-то он хоть какой? Как думаешь, Гермий?

— Человек? Да вроде ничего. Во всяком случае, честный.

— И то хорошо. Его что, за честность с Крита турнули?

— Угу, — кивнул Гермий.

— Ясно. Был у Алкмены муж Амфитрион-Изгнанник, теперь будет Радамант-Изгнанник, и дотянут они до смерти… спокойно.

— Дотянут. А как дальше — не знаю. У дяди на этого Радаманта свои виды. В судьи, говорит, его к себе возьму. Хорошие судьи, говорит, только из людей получаются… и то лишь после смерти.

Помолчали.

Отхлебнули.

Амфитрион доел лепешку, извлек откуда-то из складок пеплоса другую и стал сосредоточенно натирать ее припасенной долькой чеснока, посыпая сверху крупной зернистой солью.

— Про Алкида что-нибудь слышно? — как бы между прочим спросил он.

— Сразу про двух. Один, рассказывают, по Пелопоннесу бродит, другой уже три месяца, как на «Арго» из Иолка уплыл. И оба — Алкиды.

— Подробнее, — не то попросил, не то приказал Амфитрион.

— Куда уж подробнее… Говорю, один сперва у вашего знакомца Теспия объявился. Теспий его очистил от скверны — как басилей и по старой дружбе, — а Алкид возьми и исчезни к вечеру. Не впрок, видать, очищение пошло…

— А тебе — впрок? Тебе бы после такого впрок пошло, Лукавый?! Отвечай!

— Не злись, Амфитрион. Говорю, что знаю. А знаю, что один Алкид от Теспия ушел, а второй сейчас на «Арго». Где-то возле Мизии плывет.