Хлопок одной ладонью - Николай Кукушкин

L-ДОФА, препарат, которым Оливер Сакс вытащил Роуз Р. из летаргии, – это, грубо говоря, искусственный дофамин, которым можно сымитировать работу погибших нейронов черного вещества, как стимулируют экономику финансовые вливания[45]. L-ДОФА помогает поддерживать уровень дофамина и таким образом снимает симптомы при болезни Паркинсона. Так же произошло и в случае с летаргическим энцефалитом: L-ДОФА временно вернул Роуз и другим пациентам систему вознаграждения и подарил несколько недель жизни с желаниями и мотивациями.

В черной субстанции, а также еще в одной соседней области под названием вентральная область покрышки, собраны дофамин-производящие нейроны. Дофамин – это нейромедиатор, он «выстреливается» потенциалами действия этих особых дофаминовых клеток. Помимо этой небольшой группы нейронов в глубине мозга (весь отсек нервной трубки, где они располагаются, называется средним мозгом), больше дофамин в мозге никто не производит. Но благодаря длинным отросткам дофаминовые нейроны экспортируют свое влияние далеко за пределы своей собственной территории. Бóльшая часть дофамина отправляется в базальные ганглии – полуавтономные отделы мозга, в которые кора передает на «аутсорсинг» некоторые аспекты обобщения и запоминания, такие как комбинации движений и эмоциональные реакции. В этих ганглиях, представляющих собой подкорковые нервные ядра, дофамин участвует в контроле движения и формировании «автоматических» навыков. Здесь же формируется ощущение удовольствия, когда уровень дофамина резко подскакивает3, 4.

Но, помимо подкорковых ядер, дофаминовую подпитку получают и другие отделы мозга, включая и саму кору больших полушарий, особенно ее передние, лобные доли высокого уровня абстракции, и «запоминающий придаток» коры – гиппокамп. Так что дофаминовыми сигналами регулируются самые информированные отделы мозга, а значит, высшие материи нашего сознания.

Главное, что нам известно о системе вознаграждения, – это то, что дофаминовые нейроны реагируют на хорошие вещи независимо от того, в чем эти хорошие вещи состоят, и постоянно транслируют эту реакцию в виде дофаминовых сигналов. Когда ничего не происходит, они спонтанно пульсируют отдельно взятыми потенциалами действия, создавая по всему мозгу как бы дофаминовый фон определенной громкости. Когда происходит что-то хорошее, нейроны выбрасывают дофамин активнее, выстреливая по несколько потенциалов действия за раз. «Дофаминовая громкость» на какое-то время подскакивает относительно фона.

Известно, например, что у крыс или обезьян дофаминовые нейроны разражаются градом активности, если животные находят что-то вкусное5, 6. У человека, помимо реакции на лакомства, дофаминовые нейроны точно так же реагируют на неожиданные денежные награды7. Реакцию на сладость можно в принципе представить как простой рефлекс, наподобие выделения инсулина в кровь после обеда. Но деньги – это абстракция. Их ценность определяется не вкусом или калорийностью, а исключительно словесными договоренностями между большими группами людей. Тот факт, что мы реагируем на них точно так же, как на сладкий сок, говорит о том, что дофаминовые нейроны выражают своим поведением не ту или иную выгоду, а абстрактную идею чего-то хорошего.

Что такое хорошо

Гораздо менее понятно, кто и как решает, что именно входит в эту «абстрактную идею хорошего». Очевидно, что существуют врожденные стимулы, одинаково вызывающие выброс дофамина у всех или почти всех млекопитающих: скажем, калорийная еда или секс. В экспериментах на животных изучаются обычно именно они. Но так же очевидно, что дофаминовые нейроны реагируют и на сложные, человеческие стимулы, которые никак не могут быть врожденными: популярные песни, лайки в социальных сетях, новости по телевизору, наконец, те же деньги. Кто решает, что хорошо, а что плохо? Откуда дофаминовые нейроны знают, когда им возбуждаться?

В мозге есть только один отдел, обладающий достаточной информацией, чтобы понять, что такое деньги, – это кора. Поэтому «абстрактная идея чего-то хорошего» должна каким-то образом спускаться сверху, из коры в дофаминовые нейроны. Как именно это происходит – все еще большой вопрос. Известно только, что из коры в средний мозг действительно спускаются нисходящие соединения, которые принципиально могут как подавлять, так и усиливать дофаминовые нейроны8. Так что в конечном итоге система вознаграждения, как и все в нашем уме, контролируется высшей нервной деятельностью, а значит, как и вся кора, постоянно настраивается многолетними наслоениями памяти и опыта.

Это принципиальный момент, которому редко уделяют внимание. Есть особая категория научно-популярных статей и студенческих сочинений, которую я условно называю «дофаминовым эссе». Построено оно примерно так: «Все мы любим пончики, но почему? Ученые доказали, что при поедании пончика в мозге выделяется дофамин – молекула удовольствия! Любовь к пончикам отныне имеет научное объяснение». На месте пончиков может быть все что угодно, от видеороликов на YouTube до купания в море. В сущности, тут нет ничего неправильного. При поедании пончиков и при купании в море в мозге действительно выделяется дофамин, и в этом действительно причина удовольствия. Но что объясняет такое объяснение? Дофаминовые нейроны не решают, что на свете хорошо, а что плохо, а просто транслируют сигнал, поступающий из коры и других отделов мозга. Так что это все равно что спросить: «Почему футболисты играют в футбол?» – и получить ответ: «Потому что у них двигаются мышцы ног». Все так, но вопрос-то никуда не делся.

Если считать дофамин окончательным, «научным» объяснением любви к купанию в море, то получается, что любое выделение дофамина – это неконтролируемый, физиологический рефлекс. Все пространство наших возможностей, по такой версии, расчерчено на «хорошо» и «плохо» раз и навсегда установленными, врожденными, генетически очерченными нейронными соединениями. Если продолжить аналогию с вопросом «Почему футболисты играют в футбол?», то выброс дофамина тогда эквивалентен неконтролируемому забиванию голов ногами. Будто бы ноги футболистов имеют врожденное знание о том, куда бить. Тогда выходит, что сам футболист не играет никакой роли в футболе, и точно так же человек, получается, не несет ответственности и не властен над тем, что ему нравится. Я не плохой футболист – у меня просто ноги неправильно бегут. Я не дурной человек – у меня просто дофамин выделяется, когда гадко ближнему.