Бедовый месяц - Марина Ефиминюк

служу верой и правдой у вашего мужа. Ношусь по городу, как под зад… как угорелый, во всем ему помогаю, и ведь ни унции благодарности!

Неожиданно его голос истончился. Вилсон приложил к глазам ладонь и громко обиженно всхлипнул. Я оцепенела. Мне, конечно, приходилось успокаивать подружек, но истерящих молодых людей, лучших выпускников юридических академий, ни разу в жизни.

— Вилсон, вы в порядке? — Я мягко похлопала его по руке.

— Нет! Я совершенно не в порядке! — прорыдал он. — Расклеился, как ваш брак!

Успокоиться ему помогла моя чудодейственная настойка, правда, налитая в щедрый стакан с бренди из дядюшкиных запасов (тишком от Клементины дядюшка тоже не пренебрег подлечить нервную систему). Вилсон быстро пришел в благодушное настроение, когда человек любит весь мир вокруг просто за факт его существования. Глаза заблестели, на бледном лице вспыхнул румянец.

В столицу он засобирался после двухчасовой кухонной исповеди, в которой бедняга припомнил обо всех обидах и даже о сломанной старшим братом деревянной коняшке. На этой-то коняшке я и осознала, что без волшебной настойки с бренди нам, должно быть, расстроенного гостя из дома не выставить. Вдруг пойдет топиться в энтильском промерзшем до дна озере и заболеет?

— Леди Торн, может, вы и для своего супруга передадите этого замечательного средства? — с шальной улыбкой промямлил он. — Во имя всех его служащих, которых он может отправить в отставку. Останется ведь один, как сыч. Нет! Как хвостатая белка.

— Полагаю, у моего мужа нервы покрепче ваших, — отозвалась я. — В отличие от вас, он настойку не заслужил.

— Тереза! — воскликнул Вилсон, заставив меня на всякий случай отступить на шаг назад. — Кстати, можно называть вас Терезой?

— Не стесняйтесь, — дала я отмашку на панибратство.

— Вы большой души человек. Знаете, как сказать доброе слово, — принялся расхваливать меня секретарь, а потом заявил: — Я буду вам писать! Не надо давать адрес своей почтовой шкатулки, за эти месяцы я выучил его наизусть.

Помоги мне святые заступники…

— И вы тоже мне пишите, Тереза! Ах! Вы же не знаете куда!

Вилсон залез в портфель, вытащил оттуда смятый лист и грифельный карандаш. Балансируя на одной ноге, он уложил под этот портфель согнутое колено и что-то размашисто накарябал.

— Держите адрес мой личной шкатулки.

Я забрала листик исключительно, чтобы он вышел на свежий воздух. Настойка с бренди его достаточно успокоили, чтобы его начало развозить в тепле нагретого дома.

— В любое время пишите! Слышите? В любое! — яростно потребовал секретарь и, пожелав нам всем самых добрых дней, наконец удалился.

Мы с Клементиной припали к окну и с замиранием сердца проследили, как, высоко поднимая колени и размахивая сумкой, он по сугробам пробирается к карете.

— Думаешь, упадет? — вдруг спросила Клементина.

Вилсон кувыркнулся вперед и уткнулся носом в снег.

— Упал, — прокомментировала она. — Хороший парень.

— Неустойчивый только.

— Будь моя неблагодарная сестрица здесь, поженили бы, — заключила со вздохом тетушка.

Остаток дня я убила на рассылку прошений во все конторы столицы, по неосторожности давшие объявления в «Вестник».

Ближе к ночи, когда мы уже разошлись по комнатам, дом вздрогнул от истошного кряканья. На секунду я решила, что силой медвежьего храпа Рендел снес звуконепроницаемую дверь в своей спальне, когда-то переделанной из кабинета, но хриплый тревожный сигнал повторился. На знакомый храп он не походил.

В коридор мы выглянули одновременно с Клементиной и недоуменно переглянулись. На голове у тетушки красовался чепчик, украшенный бантиками.

— Что за шум? — нахмурилась она, прислушиваясь к тишине.

Судя по всему, особенная дверь в комнате Рендела, стоящая на страже ночного покоя, по-прежнему не пропускала ни звука. Внизу снова рыкнуло-квакнуло.

— Почтовая шкатулка, — догадалась я. До чего довели старенький артефакт! Он уже не сигналил, а хрипел.

— Кто в такое время присылает письма? — проворчала Клементина.

Пока я спускалась со второго этажа в гостиную, разнесчастная шкатулка крякала, квакала и рычала, словно у сказочного монстра из шкафа случился приступ неудержимой икоты. Оказалось, что деревянный корпус старенького артефакта разбрызгивал в разные стороны золотые искры. Хорошо, что бытовая магия ничего не воспламеняла, иначе на столе загорелась бы скатерть. Вот бы было веселье!

Стоило поднять заметно нагревшуюся крышку, как изнутри вылетело облако жиденького дымка и вывалилась куча записок. Вилсон добрался до дома, встретился с хозяином… и теперь ему остро требовалось дружеское плечо. Филипп все-таки отправил его в отставку!

Я решила, что лучше выглядеть плохим человеком, чем полночи приводить в чувство бывшего секретаря, и сделала вид, что почтовый артефакт приказал долго жить. Но крышку до утра на всякий случай оставила открытой. Во избежание нового потока «дружеской» корреспонденции и приступа икоты у несчастной шкатулки.

Следующие два дня ко мне приходили вежливые, но категоричные отказы ото всех столичных стряпчих, к которым я обратился. На третий день из «Вестника» исчезли объявления юридических контор!

Мы с Ренделом по очереди проверили, попеременно подозревая себя то в сумасшествии, то в слепоте. Перетрясли всю газету! На первых полосах, как всегда, рассказывали о королевской семье, на третьей выпустили нормальные новости. Светские сплетни, гороскоп и некрологи никуда не делись. Объявления о распродаже заговоренной посуды тоже было на месте, а конторы стряпчих развеялись как дым!

С упрямством, применение которому лучше и не придумаешь, я снова обратилась к законнику, запросившему гонорар в стоимость драконьего крыла. С неизменным дружелюбием он прямо заявил, что в нашем королевстве не найдется безумцев, готовых пожертвовать карьерой ради этого развода. Но если мне придет в голову отсудить о богатых родственников антикварный столик, то можно смело к нему обращаться. В финале он даже пожелала нам с «господином Торном, известным своим стальным характером» большого счастье в браке.

У меня задергался глаз.

«Объяснитесь, господин Торн!» — проорала мужу очень крупными, почти печатными литерами, чтобы он с полпинка понял силу моего гнева.

Шкатулка скрипнула, поглотив письмо. Я в сердцах швырнула перо в чернильницу. Рендел посмотрел с большим сочувствием и, тяжело поднявшись с любимого кресла, полез в тайник с бренди. Секретная ниша была вделана в торец камина, открывалась нажатием невидимой пружинки. Клементина помалкивала, что знает о тайнике.

— Рано праздновать! — рявкнула я, на самом деле на Филиппа, но вышло, что на Рендела. — Он еще не знает, как я зла!

— Но я-то уже знаю… — невозмутимо отозвался дядька, обнаружил, что бренди закончился еще