Россия при смерти? Прямые и явные угрозы - Сергей Кара-Мурза

С точки зpения методики пpеподавания, в школе «втоpого коpидоpа» («В») господствует «педагогика лени и вседозволенности», а в школе для элиты — педагогика напpяженных умственных и духовных усилий. По мнению учителей и школьных администpатоpов, главная задача школы «В» — занять подpостков экономным и «пpиятным для учеников» обpазом. Потому что «они не такие, как дpугие», в ноpмальных классах. Социологи даже делают вывод: используемый в «В» «активный метод» обучения поощpяет беспоpядок, кpик, бесконтpольное выpажение учениками эмоций — пpививает подpосткам такой стеpеотип поведения, котоpый делает совеpшенно невозможной их адаптацию (если бы кто-то из них попытался) к школе системы «А», уже пpиучившей их свеpстников к жесткой дисциплине и концентpации внимания.

Однажды в Испании меня пригласили прочитать лекцию в школе, в маленьком городе Кариньена. Время до лекции оставалось, и знакомая преподавательница попросила меня просто провести урок в ее классе — рассказать старшеклассникам о советской школе. Я вошел в класс — подростки сидят, развалясь, в куртках, кто-то жует. Учительница ведет себя так, будто главная ее цель — угодить этим подросткам, сделать этот час для них приятным. Шуточки, ласковый голос. Ребята все из трудовых семей.

Я им объяснил, что в советской школе, когда учитель входит в класс, все встают по стойке «смирно», сидят за партами прямо, носят форму. Что уроки трудные и задают много. И что все это — для того, чтобы каждый подросток сделал усилие и вырос как личность. А если их здесь поощряют сидеть развалясь, перебивать учителя и хохотать, то это потому, что их незаметно подталкивают стать людьми «массы», без большой ответственности, но и без больших запросов. Посмотрите, говорю, как сидят такие же ребята из богатых семей в закрытых колледжах у иезуитов или «Опус Деи» — по струнке. Посмотрите, как они все скромно одеты, как прямо ходят и сколько должны прочесть по теме, если к ним приезжает лектор. К моему удивлению, ребята это очень хорошо поняли и отнеслись серьезно. Изменить систему они не могут, но если понимаешь ее цель, легче бороться хотя бы за свое существование.

Особенно остро чувствуют испанские молодые люди этот контраст, когда к ним приезжают их сверстники из близкой культурной среды. В университет Сарагосы в 1995 г. приехал студенческий симфонический оркестр из университета Сантьяго де Куба. Прекрасный концертный зал университета был набит битком, я тоже пошел. Студенты сидят вольно, развалясь, в обнимку со своими куртками. На стенах надписи: «Лузгать семечки запрещается» («Prohibido comer pipas») — но многие лузгают, другие хрустят чипсами. Выходит оркестр — кубинцы в белых рубашках, все худые, почти все негры (в провинции Орьенте афрокубинцев 70 %). И осанка, и взгляд, и вообще манеры такие, будто на сцену вышло десятка два прирожденных аристократов, в нескольких поколениях. Испанцы притихли, они вдруг взглянули на себя со стороны, и их пробрало. Когда же и почему они так опустились, обрюзгли? Потом знакомые ребята говорили, что это было моментальное общее чувство — а ведь это было просто сравнение продукта двух разных школ. Я уж не говорю о том, что университет Сарагосы и мечтать не может о собственном симфоническом оркестре — при том, что денег у него в сотни раз больше, чем у университета Сантьяго де Куба.

Известный американский психолог и педагог Ури Бронфенбреннер, в течение многих лет руководивший большим проектом по международному сравнению школьного образования в разных странах, издал по материалам проекта книгу, переведенную на многие языки. В ней он приводит выдержку из доклада группы американских психологов на Международном психологическом конгрессе 1963 г. (в США издан 4-томный труд этих психологов, проводивших международные сравнения школьных систем). Вот что сказано в докладе о советской школе:

«Более всего автора данного отчета поразило «примерное поведение» советских детей. У них хорошие манеры, они внимательны и прилежны. В беседах с нами все выражали сильное желание учиться, готовность служить народу и т. п. В соответствии с такой общей ориентацией их отношения с родителями, учителями и воспитателями носят характер почтительной и нежной дружбы. Дисциплина в коллективе воспринимается безоговорочно, какой бы суровой с точки зрения западных стандартов она ни выглядела. Наблюдения и отчеты советских педагогов, а также мои посещения пионерских и комсомольских собраний позволяют сделать вывод, что случаи агрессивности, нарушения правил и антиобщественного поведения — явление крайне редкое» [4].

Почтительная и нежная дружба между детьми и взрослыми в школе — вот что увидели американские психологи. Когда во время перестройки стали говорить о том, что советская жизнь якобы строилась на идеях классовой борьбы, это было чисто идеологическим штампом. Советская жизнь строилась на идее семьи, и школа это демонстрировала очень красноречиво (как впрочем, и армия, и предприятие).

У. Бронфенбреннер замечает: «Основное различие между американскими и советскими школами состоит, на наш взгляд, в том, что в последних огромное значение придается не только обучению предметам, но и воспитанию; для данного термина в английском языке не существует эквивалента» [4, с. 27–28].[49]

Расскажу о красноречивом случае, когда в одном конфликте выразились фундаментально разные подходы западных и советских педагогов, причем и те, и другие, были коммунистами. Я принимал участие в изучении истории пребывания в СССР испанских детей во время гражданской войны 1936–1939 г. — читал архивные документы, готовил по ним доклад.

В детском доме в Красновидово (Московская обл.) произошел такой инцидент. Испанский подросток, комсомолец, в плохом расположении духа вошел в столовую и крикнул женщине-подавальщице: «Наливай чай, собака!» (скорее всего, он еще плохо понимал ранг русских грубых выражений). Женщина его, конечно, обругала и пожаловалась директору. Его вызвали на партсобрание — совместно советских и испанских педагогов, членов компартий. В архиве лежит подробный протокол собрания. Испанцы начали клеймить подростка именно с классовых позиций: ты грубо обругал трудящуюся женщину, в тебе проснулись худшие инстинкты барчука, сеньорито и т. д. Он стоял, насупившись. Директорша ему говорит: «Вы здесь живете без родителей, родителей вам заменяем мы — учителя, воспитатели, эта подавальщица. И мы требуем от вас сыновней почтительности». Выслушав эти слова, парень зарыдал.

Но вернемся к западной школе. Французские авторы подчеркивают, что «школа В» ни в коем случае не является «худшим» ваpиантом «школы А», как бы ее «низшей» ступенью, с котоpой можно, сделав усилие, шагнуть в ноpмальную сpеднюю школу. Напpотив, «школа В» активно фоpмиpует подpостка как личность, обладающую и определенной системой знаний, и методом познания, и стеpеотипами поведения, но в пpинципе несовместимую со школой «пеpвого коpидоpа».