Наследница Вещего Олега - Елизавета Дворецкая

В пору дерзкой юности, лет восемь назад, он сделал ребенка челядинке, с которой обычно спал его отец. Кстати, мальчик получился. Но в шестнадцать лет бурление крови заглушало в нем голос разума и совести, и ведь то была просто челядинка. За полтора года до его женитьбы в Киеве много шума наделало головное дело[22]: боярин Осока ударил ножом жену молодую, а на Мистину кивал как на виновника своего бесчестья. Нехорошо вышло, и бабу было жалко, но старого мужа молодая жена – чужая корысть.

Иная стать – Эльга, водимая жена его побратима, с недавних пор – княгиня руси. Он желал ее с первой встречи, забавлялся, заставляя ее думать о том же, но сам не думал, что когда-нибудь дойдет до дела. Все его поползновения до сего дня были всего лишь шуткой. Вздумай Эльга в первые годы замужества сделать шаг навстречу – он сам отказался бы от этого дара, бесчестящего князя.

Три года назад Мистина поступил, как и подобает верному побратиму: раздобыл для князя невесту, привез и теперь служил госпоже и оберегал ее наравне с прочим имуществом и достоинством Ингвара. Тогда она была просто девой – пусть очень знатной и красивой. И все эти три года была просто женой, живущей при муже.

Но в последний год что-то изменилось. С весны, когда он увидел, что Эльга догадывается об их замыслах насчет киевского стола для Ингвара и его, Мистины, части в этом деле, но молчит. Понимающе молчит, как мужчина, без бабьих страхов и лишнего любопытства. И чем больше за последний год в нем росло уважение к ее уму, тем почему-то настойчивее делалось и желание. И теперь его представления о допустимом и запретном словно раздваивались: он отчетливо понимал, как должен, а как не должен поступать, и в то же время убежденность эта вдруг утратила над ним власть.

Он осознал, что с некоторых пор говорит с Эльгой так, как будто она сама по себе – как сам по себе живет мужчина. Это удивляло его, даже приводило в растерянность. Никогда раньше он не смотрел так на женщину и теперь не мог уместить в душе это странное отношение – для него там не находилось подходящей емкости. За всю свою жизнь он знал только двух человек, с которыми по-настоящему считался и потому стремился быть с ними честен, – отец и Ингвар. Теперь к этим двум мужчинам прибавилась женщина, и Мистина не знал, как с этим быть.

Глубокая тишина в избе давила на обоих, Эльга жаждала нарушить это тяжкое молчание, но ничто не шло на ум. Кроме испуга от мысли, как далеко зашло дело. Их двойное свойство позволяло близость, какая и многих других толкает на блуд между деверями и невестками. Но там, где в простой семье дело кончится, может, бранью и дракой, раздор в семье княжеской мог привести к гибели державы. Эльга сама сделала свой выбор – дважды, сначала дома в Варягине, потом здесь, в Киеве. Она выбрала Ингвара и ту державу, которую создавал их брак. Но чем более явно она по слабости своей поощряет устремления Мистины, тем сильнее подрывает его преданность Ингвару. А значит, мощь своей державы, и без того едва встающей на собственные ноги. И ради этого она бежала из плесковских лесов, оскорбила чуров, погубила Князя-Медведя? Чтобы позволить Свенельдову сыну искать дружбы ее бедер?

Золоченый шлем на столе, ярко блестящий под свечой, будто упрекал их, напоминая о доверии, что оказано князем Мистине… им обоим.

Вдруг ей пришло в голову: понимает ли Ингвар, как и чем рискует, на всю зиму оставляя побратима в Киеве со своей женой? Только ли своей честью мужа? Или гораздо большим?

И от мысли о крушении, которое вызовет разлад их союза, Эльгу бросило в холод с той же силой, как недавно в жар. Это было так ужасно, что немыслимо даже думать.

– Отнести тебя? – Мистина кивнул на ее необутые ноги, потом на лежанку в другом конце избы.

– Сама доберусь! – Эльга сердито толкнула его плечом. – Ступай отсюда!

Мистина усмехнулся, встал со скамьи и шагнул к двери.

– Домой не поеду, – на полпути он обернулся. – Раз уж княгиня меня гонит… будто пса… – он усмехнулся, намекая на их летнюю ссору, – в гриднице лягу.

Эльга сделала плачущее лицо. Его бесстыдство ее и бесило, и восхищало. Главное, чтобы он видел только первое.

– Ну уж коли тебе без жены дом родной не мил, ложись в гриднице. Сладких снов!

– Смеешься? – Он приподнял бровь. – Среди этих упырей да сладкие сны? Вот если бы…

На лице его более чем ясно отражалась мечта: заснуть в тепле, источаемом женским телом…

– Я сейчас в тебя рушником брошу, – изнемогая, пообещала Эльга.

Почему-то предчувствие наслаждения на его лице колебало ее решимость даже сильнее, чем собственное влечение к нему.

– Чулком? – оживленно предложил он: рушника у нее под рукой не было. – Давай?

Готовая на все, лишь бы отделаться от него прямо сейчас, Эльга стянула серый вязаный чулок и швырнула в него. Но неудачно размахнулась и не добросила.

– Второй! – приказал он, будто отроку, мечущему сулицы в цель.

Такой голос Эльга у него постоянно слышала на дворе во время учения отроков. «Выпад – отход! Выпад – отход!»

Второй чулок упал еще ближе первого: от смеха она не могла сосредоточиться.

– Рано тебе в поход! – с сожалением сказал Мистина, окинул взглядом ее белые ноги, забрал со стола свой золоченый шлем и вышел, смеясь.

Когда за ним закрылась дверь и стихли на крыльце шаги, Эльга перевела дух. Она смеялась, стыдилась – он делает с ней что хочет! – досадовала на себя и радовалась его решению ночевать в гриднице. Пусть спит у всей дружины на глазах. А то начнут болтать…

Но что, если уже болтают? Эта мысль пригасила ее веселье. Три года назад их с Мистиной уже подозревали, а тогда она была ни в чем не виновата. Что же будет сейчас, если люди заметят эти вольности?

Но куда больше возможных сплетен ее волновало другое. Эти привычные шутки вдруг вплотную приблизились к тому, чтобы обернуться настоящей бедой. Эльга будто подошла к огромной реке, где за током темной воды угадывается движение исполинского чешуйчатого тела. «Я родился в тот день, когда тронулся лед на Волхове…» В Мистине было что-то от его покровителя, господина северных вод, бравшего в былые времена дань красными девушками. И хотя по сути он прав – ничего особенного не случилось, – что-то между ними изменилось, и это открытие пугало Эльгу. Ящер лишь бросил на нее взгляд из-под воды, а она уже ощутила себя в его власти. Нет, она не предаст себя, не изменит своему долгу. Она – внучка Вещего, «смарагд многоценный», и никому не даст повода себя упрекнуть.

Эльга встала, подобрала чулки, но надевать снова не стала. Босиком прошла по шкурам на полу к скамье, где спал Святка. Посмотрела на дитя, надеясь в нем почерпнуть твердости духа. Постаралась яснее вызвать в памяти лицо Ингвара. Да, он не так хорош собой, но лицо его, смышленое и решительное, казалось ей привлекательным. И пусть он не так умен и ловок, как побратим, зато прямодушен и честен. Сидя на киевском столе, он вынужден порой хитрить, как тогда с рахдонитами, но лишь по обязанности заставляет себя делать то, что Мистина делает не только играючи, но и с удовольствием.