Последняя битва - Алекс Шу

Горбачев открыл глаза, горестно вздохнул и выпрямился.

— Кстати, как обыск прошел? — поинтересовался седой. — Много нашли?

— Да так, — неопределенно качнул головой прокурор. — Рублей тысяч тридцать-сорок. Пару цепочек и сережек. Кучу бабских шмоток зарубежных. И костюмов. Вроде бы всё.

— Возле гостевого домика поленница. Отправьте оперов разобрать дрова с правой стороны. За ними спрятаны два дипломата и огромная сумка. В них два миллиона рублей. Эти дипломаты Горбачев из своего сейфа успел забрать, когда по нему следствие началось. Много сотрудников крайкома могут их опознать. А сумка у него в доме всегда лежала. Он в неё полученные взятки складывал, — заявил молодой. — Но это ещё не всё. В гостевом домике — спальня. Отодвиньте кровать в сторону. Под половицами паркета ближе к стене, тайник. В нем большая шкатулка с золотом и бриллиантами мадам Горбачевой. Горничная и кухарка её периодически видели. Сейчас они молчат, но если ваши ребята на них надавят, расколются. Только пусть ребята грамотно всё изымают. Там отпечатков пальчиков хватает.

— А вы откуда это знаете, товарищ Кирсанов? — удивился прокурор.

— Да так, — ухмыльнулся парень. — Сорока на хвосте принесла.

— Понял, — уважительно кивнул Александров. Прокурор выглянул в коридор и крикнул:

— Гриценко, Самсонов, Горобец вы там закончили? Сюда идите…

Когда шкатулку, дипломаты и сумку внесли в гостиную, внезапно очнулась сидевшая в прострации Раиса.

— Сволочи, гады, подонки, — истерически взвыла она. Даже попыталась броситься на оперов, но была моментально скручена и окольцована наручниками.

Через пять минут, чету Горбачевых повели к выходу. Когда поникшего Михаила на подгибающихся ногах потащили к двери, молодой не удержался. Шагнул вперед и влепил смачный пендель по жирной заднице.

— Ай-яй, — Михаил Сергеевич вскрикнул неожиданно тонким голосом, по жабьи подпрыгнул вверх, но обернуться побоялся. Только ещё больше съежился и втянул голову с темно-красной кляксой на лысине в поникшие плечи. На выдающейся филейной части брюк Горбачева позорным клеймом опечатался рельефный след ботинка.

— Алексей, — укоризненно качнул головой седой. — Это лишнее.

— Виноват, товарищ майор, — молодой извиняюще развел руками. — Не удержался.

11-14 марта. 1979 года. Свердловск — Атлантический океан

Борис Николаевич Ельцин был мрачен. В наступающих сумерках, окутавших серой пеленой кабинет первого секретаря Свердловского обкома, его крупная фигура, подсвеченная теплым желтым светом настольной лампы, смотрелась зловеще. Особенно пугало отекшее от пьянки лицо, выхваченное из полумрака кабинета. Заплывшие мутные глазки, которые через каких-нибудь полтора десятилетия окончательно превратятся в поросячьи, недовольно скривившиеся губы и трехпалая рука на столе, больше похожая на клешню краба, вызывали ассоциации с фантасмагорическим злодеем из американских комиксов.

Но в свете дня, трезвым и собранным Ельцин выглядел совсем другим. Высокий, плечистый с волевым, мужественным лицом, копной аккуратно уложенных седеющих волос он производил на окружающих только положительное впечатление. До тех пор, пока не начинал рычать или хамить подчиненным. Тут его необузданный нрав проявлял себя во всей красе. Ельцин мог кинуть чашкой в секретаршу, обматерить прораба, наорать зычным голосом на доярок или рабочих, гаркнуть на заместителя, поломать в приступе бешенства стул или другое казенное имущество, и ему всё сходило с рук. Потому что с высокими начальниками он был совершенно другим: деловым, немногословным, исполнительным, готовым пахать, чтобы выполнить самые сложные задачи. А иногда даже заискивающим. До того момента, пока не чувствовал, что может безнаказанно облить холодным душем критики и завуалированных оскорблений бывшего покровителя.

Тогда Ельцин обрушивался на недавних начальников со всем пылом своей разрушительной энергии и пролетарской ненависти. И не успокаивался, пока не убирал со своего пути тех, кого назначал себе в противники, ломая людям жизнь. Такой он был человек — Разрушитель с большой буквы, не отягощенный моралью, совестью и другими геббельсовскими «химерами». Хитрый, наглый, с потрясающей чиновничьей чуйкой, способной улавливать и подстраиваться под новые политические веяния и умением нравиться народу популистскими поступками.

Сейчас его чуйка буквально вопила о будущих проблемах, заставляя сердце тревожно колотиться в груди. В предчувствии будущих неприятностей Борис Николаевич богатырскими глотками осушал один стакан «беленькой» за другим, но спокойствия это не приносило. Наоборот, наполняло душу ещё большей тоской и ощущением надвигающейся катастрофы. А ведь он только случайно узнал, что на бывшей работе, какой-то непонятный человек попросил в отделе кадров личное дело Бориса Николаевича, а потом долго о чем-то беседовал с нынешним директором домостроительного комбината. И сразу предчувствие взвыло пожарной сиреной: «Быть беде»!

Ельцин задумчиво поднял стакан с водкой, зачем-то его взболтнул. Глянул прищуренным глазом, на плескающуюся жидкость, шумно выдохнул и одним богатырским глотком, осушил до дна. Порозовел, довольно крякнул, подхватил толстыми пальцами соленый огурец. Аппетитно хрустнул, откусив половину, решительно облапил бутылку «Пшеничной» и налил себе следующий стакан водки. Поднял, и вдруг замер, прислушиваясь. На двери клацнул замок, открываясь.

На пороге появился молодой парень в темной куртке, с черной кожаной папкой в правой руке. Аккуратно закрыл за собой толстую дубовую дверь, глянул на Бориса Николаевича и насмешливо ухмыльнулся.

— Картина маслом, мля. Ельцин, огурец и водка. Будни алкаша во всей красе.

— Ты кто такой, щенок? — Борис Николаевич побагровел. — Кто пропустил?

— Твоя секретарша, — ухмыльнулся парень. — Я очень убедительно попросил, и она не смогла отказать. Хочу дать тебе важный совет: следи за своим вонючим языком. Не ровен час, тебе и на другой лапе пальцы обломают, и ноги в задницу вобьют. Будешь, как краб-инвалид ползать и клешнями щелкать.

— Ты что себе, позволяешь?! — Ельцин вскочил с грохотом, отодвинув стул. — Хамло! Я тебя сейчас…

— Сядь, алкаш, — в голосе парня появилась сталь, а в руке мелькнула красное удостоверение с буквами КГБ. — Ты спрашивал, кто я? Отвечаю — старший лейтенант Комитета Государственной Безопасности — Алексей Кирсанов.

— Старший лейтенант? — развеселился Борис Николаевич. — Да тебе на вид двадцати не дашь. Подгузники давно менял, старший лейтенант? Тоже мне офицер, понимаешь, сопливый.

— Дискуссию о моем возрасте мы оставим на потом, — хладнокровно парировал гость. — Лучше скажи мне, гражданин Ельцин. Как тебя с такой биографией к партийной работе допустили?

— А что в моей биографии не так? — рассвирепел Ельцин. Тяжеленный кулак с силой стукнул по столешнице. — Я всего своим потом и кровью добился. Пахал как батрак, с раннего утра до поздней ночи!

— Как ты «пахал» и какой «батрак», отдельный разговор, — усмехнулся парень. Он вжикнул молнией папки и достал тонкую пачку бумаг. — Пока вернемся к твоей биографии. Конкретно, к деду и отцу. Согласно данным из архивов КГБ, они жили на Урале в селе Басманово.

Твой дед Игнат до революции владел обширным хозяйством: пятью лошадьми, четырьмя коровами, ветряной и водяной мельницей, жаткой, молотилкой,