Пятое время года - Ксения Михайловна Велембовская

вероятности, изрядно утомляли даже лаконичные ответы на кокетливо-простодушные вопросы: а это что? Его утомляли, а кое-кого, между прочим, уже начали раздражать: ну и зануда! Можно подумать, не банкир, а ведущий двухчасового ток-шоу, у которого язык не ворочается до следующей передачи! Или этот: поезд номер восемьсот пятьдесят шестой приходит на двенадцатый путь. Повторяю…

Гипотеза — а что, если «ранимый Витенька» просто дико смущается и поэтому тормозит? — показалась нелепой, но от нечего делать можно было ее и проверить — попытаться разговорить зажатого.

— Как стремительно летит время! Смотрите, уже и зима кончилась. Скоро весна. А там, глядишь, и лето красное. Вы где предпочитаете проводить отпуск? На даче? В гамаке под яблоней? Или вам больше по душе сафари?

— На даче я бываю по выходным. В отпуск обычно езжу к морю.

Взглянув исподлобья, «говорун» снова вернулся к рататую из баклажанов, и появилось большое желание оставить парня с рататуем наедине. Мешало чертово воспитание: неудобно, родители Виктора так радушно принимали их с Анжелкой!

При воспоминании о его родителях у «приличной девушки» кусок застрял в горле: она вдруг почувствовала себя участницей какого-то отвратительного, циничного действа, какого-то пира во время чумы!.. Как же она могла забыть «лавку древностей»? Как могла отправиться в ресторан с этим монстром Виктором и позволила втянуть себя в поедание на пару с ним рататуев и прочей дребедени? Ведь в это самое время, в девять часов, Ирина Васильевна, облачившись в клокастую шубу и солдатскую шапку-ушанку отправляется вместе со своими собачками в дозор, на соседний участок. В темноте, проваливаясь в снег, ковыляет между тревожно гудящих сосен. Заметив, что дверь приоткрыта, трясясь от страха, поднимается по ступенькам в чужой, мрачный дом, запускает Капрала вперед и старается не думать о том, что собаку там может поджидать смерть. И ее саму, кстати, тоже. Она думает о двухстах долларах… Ужас! «Мальчики ничего не знают!» Ясно, не знают. Сережка — инфантильный дурачок, а Виктор — мерзавец! Он ничего не желает знать!

Никогда она не завидовала Анжелке, а сейчас обзавидовалась: почему Таня Киреева не Швыркова Анжела?! С каким непередаваемым восторгом она дала бы сейчас этому Виктору сумкой по башке и убежала! Или запулила в его постную физиономию мясом молодого оленя под соусом фламбе с можжевеловыми ягодами! Так было бы гораздо честнее, чем выдавливать из себя вежливые улыбочки… Но больше она ни к чему не притронется!

И не притронулась. Виктор расправился с олененком, промокнул губы изумрудной салфеткой и опять посмотрел исподлобья.

— Куда поедем? К тебе или ко мне?

Вопросики «ранимого» так органично вписались в общий контекст, что даже развеселили: надо же, какая цельная натура! Герой нашего времени. Самоуверенный, бездушный, запрограммированный. Все по схеме: розы — ресторан — постель. Без лишних слов.

— Никуда.

Виктор скривил губы и уничижительным взглядом прошелся по голубой блузке, сшитой Инусей два года назад.

— И почему же?

— Нипочему же…

Черный «лэнд-крузер» пролетел мимо. Хотя, вполне возможно, это был и какой-то другой «крузер», — охваченная сумасшедше радостным, пьянящим чувством освобождения, она не взглянула ему вслед. Вспомнила о темно-вишневых розах, оставшихся на заднем сиденье, и усмехнулась: понятно, почему они не пахли — они тоже были без-душ-ными. Ведь «душа» и «душистый» — однокоренные слова.

А ночь надвигалась дивная! По-весеннему теплая, сырая, призрачно туманная. Синеватый воздух казался таким густым, что хотелось разрезать его на большие кубики и сложить из них причудливый воздушный замок.

На Гоголевском бульваре притормозил знакомый с детства, бабушкин, тридцать первый троллейбус. Подхватил еще одну пассажирку и вместе с ней понесся дальше.

12

Одетая, как полярник на зимовке, Жека энергично жестикулировала дымящейся сигаретой, вразумляя бомжистого вида старуху, которая вопила со слезой в голосе:

— Эта манка у тебя на прошлой неделе семнадцать двадцать стоила! А сегодня уже семнадцать пятьдесят! Заворовалась совсем! Креста на тебе нет!

— Я вам сто раз повторила: это была другая партия!

— Раньше у нас была одна партия, так и порядок был! А теперь дерете со старого человека семь шкур! Демократы проклятые!

Преисполненная желанием поддержать «демократку» тетеньку, племянница прибавила шагу, подхватила Жеку под руку и запечатлела на ее ледяной щеке по-родственному горячий поцелуй.

— Доброе утро, теть Жень!

— Привет, Танюха! Я тебя давно поджидаю. Ух, ты моя раскрасавица! — Жека обхватила, закружила и зашептала на ухо: — Видала, какой у меня классный контингент! Сейчас, подожди, айн момент… — Нырнув в палатку, она протянула старухе пакет манки. — Вали отсюда по-быстрому!

— Спасибо, спасибо, милая! Дай бог тебе здоровья! — Бабка воровато запихала пакет в сумку и, по-деловому оглядевшись, затрусила к овощному ларьку.

— Вот, паразитка! Представляешь, Танюх, их тут целая шайка! Весь рынок поделили и собирают дань. А потом — на станцию, торговать. Предпринимательницы чертовы! И все жалуются, что у них пенсия маленькая. Наглые такие! Как танки!.. Ладно, фиг с ними, сейчас палатку закрою и айда прибарахляться!

На вещевом рынке было зловеще темно от кожаных курток, черных спортивных сумок, «итальянской» обуви орехово-зуевского производства и множества темпераментных торговцев, выдержанных в той же цветовой гамме. Появление юной блондинки вызвало очень нездоровый ажиотаж: усатые дядьки с недвусмысленно горящими глазами норовили схватить за руку, обнять, накинуть на плечи кто кожаную куртку, кто дубленку, кто шубу из норки.

— Иды суды! Красавиц, иды суды! Шуба подару! Вай, какой красывый!

— Отвалите, ребята! Да отстаньте же от девушки! Отвалите, сказала! — Жека кокетливо смеялась, очевидно, считая пробежку по кожаному ряду приятным развлечением. Как ни печально было это осознавать, тетенька полностью адаптировалась в рыночной среде.

На солнышке, навалившись грудью на пластмассовый стол, тосковала новая Жекина приятельница — бесформенная, одутловато-мрачная личность в надвинутой на глаза желтой шапке. Этакая бледная, непропеченная ватрушка.

— Привет, Любань! Как жизнь?

— На букву «хе». Но не подумай, что хорошо!

К счастью, Жека пропустила «юмор» мимо ушей.

— Любань, это, вот, моя Танюшка. Подбери ей что-нибудь. Она сама тебе скажет. А я побежала! Народ уже наобедался, сейчас снова рванет за харчами!

— Будет сделано… — Так называемая Любаня смерила покупательницу лениво-недовольным взглядом и вдруг, выпучив глаза, упала животом на стол: — Женьк! Жень-ка!!! Ты не забудь мне сахарку мешочек оставить! По дешевке!

— Обязательно!

«Ватрушка» опять погрузилась в состояние тоскливой задумчивости: мешок сахара определенно навел ее на какие-то тягостные размышления. Наконец, обреченно вздохнув, шмыгнула носом, и мясистый гундосый нос взлетел вверх:

— Сорок четвертый?.. Размер, говорю, у тебя какой?

— Мне кажется, тридцать четвертый. Или тридцать шестой.

— Ну, это ихний… — Не слезая с табуретки, Любаня выволокла из-под стола грязный картонный короб. — Во! Водолазки. Не