Карта времени - Феликс Х. Пальма

Поверь нам, это последнее путешествие стоит того.

Инспектора Скотленд-Ярда Колина Гарретта очень печалил тот факт, что, несмотря на солидный опыт, приобретенный им в своей суровой профессии, каждый раз при виде окровавленного тела ему приходилось поспешно отходить в сторону, дабы извергнуть там содержимое желудка, особенно если фантазия убийцы отличалась изощренностью. К несчастью, он никак не мог совладать с такой особенностью своего организма и в последнее время даже подумывал о том, чтобы вовсе перестать завтракать по утрам, раз уж завтрак так ненадолго задерживался в его желудке. Да, Колин Гарретт совершенно не переносил вида крови, и, возможно, дабы компенсировать этот недостаток, природа одарила инспектора блестящим интеллектом. По крайней мере так всегда считал его родной дядя, легендарный инспектор Фредерик Эбберлайн, тот самый, который несколько лет назад охотился за Джеком Потрошителем. Дядя настолько верил в одаренность племянника, что практически за руку отвел его в Скотленд-Ярд, снабдив полным горячих похвал рекомендательным письмом, адресованным суперинтенданту Арнольду, человеку сдержанному и суровому, который возглавлял следственный отдел. И вот всего год спустя, глядя на Грейт-Джордж-стрит из окна своего кабинета в этом самом отделе, Гарретт должен был признать, что дядя оказался не так уж неправ: за это время Гарретту удалось раскрыть немало преступлений. Более того, он раскрыл их, почти не приложив к этому усилий. А главное — не выходя из своего кабинета. Спрятавшись в нем, как в убежище, инспектор ночи напролет анализировал и тасовал улики, принесенные ему подчиненными, как ребенок, с наслаждением собирающий пазл из разрозненных кусочков, и словно боясь оказаться один на один с кровавой реальностью, которая за ними стояла. Работа на месте преступления была противопоказана его впечатлительной натуре. А в том аду, что оставался за дверями его кабинета, ни одно место не могло соперничать с моргами по тому, насколько отчетливо представала там реальная сторона преступлений. Там можно было увидеть и даже пощупать ту реальную, физическую сторону злодеяний, соприкосновения с которой Гарретт стремился избежать. Поэтому всякий раз, когда необходимо было осмотреть тело, инспектор обреченно вздыхал, натягивал шляпу до самых бровей и отправлялся в одно из ненавистных зданий, молясь про себя, чтобы на этот раз успеть выбежать из помещения, в котором лежит вскрытый труп, до того как потоки рвоты окатят ботинки судебного врача. Сегодня утром ему предстояло осмотреть тело, найденное в Мэрилебоне полицейскими из Сити, которые после безуспешных попыток определить, каким именно орудием убитому, по всей видимости — нищему бродяге, была нанесена смертельная рана, передали дело в Скотленд-Ярд. Гарретт уже представлял себе злорадные ухмылки на лицах ребят из Сити, довольных тем, что могут подкинуть умникам с Грейт-Джордж-стрит непростую задачку, над которой тем придется попотеть, чтобы отработать свой хлеб. В холле морга на Йорк-стрит Гарретта ждал доктор Терренс Элкок, облаченный в длинный передник, весь покрытый пятнами засохшей крови. Именно он сообщил полицейским из Сити, что в этот раз они столкнулись с непростой задачей. Тот факт, что судебный медик, человек опытный и любивший щегольнуть своими высокими познаниями, так открыто признал собственное поражение, означал: дело, которое Гарретту предстояло распутать, было действительно необычным, более похожим на истории про его обожаемого Шерлока Холмса, чем на повседневную рутину, в которой преступники практически никогда не могли похвастать богатым воображением.

Доктор сухо кивнул Гарретту в знак приветствия и молча повел его по коридору в зал, где проводились вскрытия. Его молчание удивило Гарретта. Однако он тотчас догадался, что доктор совершенно выведен из себя тем, что не может определить происхождение раны. Это было ему совсем несвойственно. Несмотря на суровый вид, доктор Элкок был веселым и очень разговорчивым человеком. Каждый раз, когда Гарретт появлялся в морге, он встречал его с радостным лицом и после оживленного приветствия по дороге к кабинету начинал перечислять, в каком порядке нужно будет осматривать внутренние органы — с такой интонацией, как будто напевал популярную песенку: сальник, селезенка, левая почка, надпочечник, желчный пузырь, простата, семенники, пенис, мочеиспускательный канал… — один термин сменял другой, и завершалось всё упоминанием кишечника, органа, который доктор оставлял напоследок из гигиенических соображений: по его словам, изучать его содержимое было отвратительным занятием. И я, являясь свидетелем всех событий, происходящих в этой истории, даже если не испытываю к ним ни малейшего интереса, как уже неоднократно объяснял уважаемым читателям, могу подтвердить, что доктор нисколько не преувеличивал. Благодаря моей вездесущности, я лично несколько раз наблюдал его за этим занятием — как он исследовал экскременты, пачкая ими себя, стол и даже пол в зале… Но довольно, остановимся на этом — из уважения к читателям я не буду приводить здесь более подробного описания данной процедуры.

Но в этот раз доктор шагал по коридору в полном молчании, не произнося ни слова. Наконец они с Гарреттом вошли в просторный зал, и в ноздри им сразу ударил сильный запах начинающего разлагаться тела. Помещение освещалось несколькими газовыми лампами с четырьмя рожками, свисавшими с потолка. Гарретту всегда казалось, что их света недостаточно для такого большого помещения. Тусклое освещение делало это место еще более мрачным, чем оно было на самом деле, и в полутьме трудно было различить предметы, находящиеся на расстоянии более чем в пару метров. У кирпичных стен стояли высокие шкафы, заполненные блестящими хирургическими инструментами самого разного назначения и бутылками всех размеров, наполненными таинственными мутноватыми жидкостями. У стены напротив входной двери помещалась большая раковина, и Гарретт не раз наблюдал, как доктор Элкок отмывает в ней руки от крови, словно шаман после кровавого жертвенного ритуала. В центре комнаты на высоком столе под лампой лежало тело, накрытое простыней. Доктор, у которого почти всегда были высоко засучены рукава (это вызывало у Гарретта чувство непонятного беспокойства), жестом пригласил инспектора подойти поближе. Рядом с большим столом стоял столик поменьше, на котором были разложены ножи, скальпели, щипцы, бритва, пилки, зубило и молоток для проделывания отверстий в черепе, дюжина иголок для наложения швов, пара грязных тряпок, весы, большая линза и медный таз, полный розоватой воды, на который Гарретт старался не смотреть.

В эту минуту один из помощников доктора приоткрыл дверь и робко заглянул внутрь, взглядом спрашивая, можно ли ему войти, но доктор сердито махнул рукой, и тот скрылся в коридоре. Инспектор сразу вспомнил, что доктор любил наградить крепким словцом «франтов», которых присылают ему в качестве помощников, желторотых юнцов, только-только закончивших университет и державших скальпель двумя пальцами, как перо, когда пишут любовные письма. Прижав руку к телу и двигая только запястьем, они делали на трупе тонкие короткие надрезы, как повара, разделывающие мясо для отбивных. «Эти надрезы пусть показывают в анатомическом театре», — часто повторял доктор Элкок, настоящий фанат длинных широких разрезов, которые требовали от того, кто их производил, недюжинной силы.