Я был похоронен заживо. Записки дивизионного разведчика - Петр Андреев

В один из дней к нам, в управление 1-го дивизиона, пришло поразившее нас, старых солдат, известие. У нас в полковой школе, еще в довоенное время, служил помкомвзвода связи старший сержант Заборский, сибиряк из Бийска. Бывший учитель средней школы. Красавец. Коммуникабельный. В совершенстве знающий свою специальность. По существу, всю войну руководство взводом связи лежало на нем. Любимец солдат и командиров, Аркадий Заборский так и закончил войну старшим сержантом. Так вот, Аркадия любили не только наши солдаты. Еще на территории Польши он встретил девушку – санинструктора роты одного из стрелковых полков нашей 12-й гв. стрелковой дивизии. Девушка под стать ему – красавица. Они полюбили друг друга и изредка встречались. Заборский – человек занятой, отлучаться из дивизиона не мог, а Зина находила иногда свободное время, чтобы повидаться с любимым. На фронте по разным причинам солдаты не любили женщин-военнослужащих. Использовали каждый удобный случай, чтобы осмеять их. А Зину у нас полюбили и все принимали приветливо. Так вот, уже на Эльбе, когда, по существу, война была окончена, ее убил солдат из ее роты. Выстрелил из винтовки в лоб. Убил за то, что она ему отказала.

6 мая командиры и политруки обошли все шалаши. Что-то искали. А затем собрали весь личный состав и объявили, что во 2-м дивизионе чрезвычайное происшествие. Увезли в медсанбат 51 человека. Отравление спиртом. Девушка-санинструктор батареи по приказу командира организовывала помывку солдат. На бричке с ездовым поехала искать емкость для нагрева воды. Нашли бочку, но не пустую. Попробовали содержимое, оказалось – спирт. Выливать пожалели. Бочку сгрузили в расположении дивизиона. Содержимое попробовал военфельдшер дивизиона ст. лейтенант медицинской службы Гребенников, нашел, что спирт хороший. И ушел, не выставив охрану. Солдаты, обнаружив бесхозный спирт, стали котелками его носить по взводам и орудиям.

7 и 8 мая солдат с отравлениями, в страшных муках, отвозили в медсанбат. В основном это были солдаты, прошедшие все четыре года войны. 9 мая нам сообщили, что из 51 человека отравившихся 19 человек умерло, а остальные ослепли. И только один из ослепших солдат через некоторое время прозрел и вернулся в дивизион.

Ночь на 9 мая. Я спал в кабине штабного «Студебеккера». В шалаше на жердях неудобно. Проснулся от криков, винтовочной и автоматной стрельбы. Темно, рассвет еще не наступил. Кругом стрельба. Вверх летят трассирующие пули. Люди ликуют, крики: «Конец войне!» У меня это известие особых эмоций не вызвало. Я уже несколько дней жил в мирном времени. Даже не выстрелил ни одного из четырех оставшихся в барабане нагана патронов.

В то время как все солдаты и офицеры ликовали, из хозяйственного отделения раздавались рыдания, напоминающие женские причитания по покойнику. Рыдал наш старшина – старшина управления дивизиона Степан Защепин, причитая: «Как я вернусь домой? Да все скажут, что я и на фронте не был. Да разве я не старался им служить? А мне даже медальку не дали…» И командование услышало плач старшины. Гриша Галкин (наш писарь) получил указание командира дивизиона написать наградной лист. Через некоторое время Защепин приказом командира дивизии полковника Малькова был награжден орденом Красной Звезды.

Торжества по поводу окончания войны, длившейся 4 года без одного месяца и 20 дней, были короткими. Утром поступило сообщение, что в медсанбате и полевом армейском госпитале уже есть умершие из числа отравившихся спиртом солдат 2-го дивизиона. Очевидцы, солдаты и медработники, увозившие пострадавших, рассказывали о страшных мучениях, которые они испытывали. Нечеловеческие крики, скрежет зубов до такой степени, что зубы крошились. Они рвали на себе одежду и пытались разорвать брюшную полость. Эти сведения быстро распространялись среди личного состава, и праздничное настроение исчезло. Позже нам стало известно, что военной прокуратурой было возбуждено уголовное дело, состоялся суд, который приговорил военфельдшера дивизиона Гребенникова к тюремному заключению.

Еще не окончены работы по строительству шалашей и благоустройству территории, а нам уже объявляют приказ о начале занятий по боевой и политической подготовке. Занятия проводить только в расположении полка. Строжайше запрещено отлучаться из подразделений и общение с местным населением, то есть с немцами.

Началась служба мирного времени. Утром – физзарядка. Вечером – вечерняя поверка. Отбой. Подъем. Поверка на вшивость. Военфельдшер дивизиона гв. ст. лейтенант медслужбы Гусев организует помывку и санобработку. Но тут возникает проблема: у солдат появились фурункулы. Число заболевших увеличивается. Четыре года пребывания в нечеловеческих условиях – и никаких заболеваний (за небольшим исключением). И стоило только расслабиться, как чуть ли не массовое заболевание. Не избежал этого и я. Чуть ли не у первого у меня появился огромного размера карбункул на задней стороне шеи у позвоночника.

Идет уже вторая неделя без войны. Сладок сон на рассвете. Но звучит команда: «Подъем, тревога!» Выстраиваемся на линейке. Перед строем – командир дивизиона гв. майор Грязнов. Приказ: «30 минут на сборы. Все погрузить. В лагере ничего не должно остаться, кроме шалашей. Через полчаса полк выступает». Выступили, конечно, как всегда, не через полчаса, а через час. Солнце оторвалось от горизонта, когда колонна полка стала вытягиваться на дорогу. Направление – на восток. Безоблачное небо. Тенты кузовов машин сняты. Солдаты греются в лучах весеннего солнца. Идут негромкие разговоры – гадания, куда едем. Одни говорят, что едем в Россию. Мы свое дело сделали и теперь пора домой, другие – что отводят подальше от американцев.

Споры длились недолго. Внимание привлекли группы людей в гражданской одежде, двигающихся навстречу нашей колонне. Мужчины и женщины с рюкзаками за плечами, сумками и свертками в руках, многие с детскими колясками, нагруженными вещами, за несколько сот метров они, освобождая нам дорогу, перебирались через дорожные канавы и устраивались на отдых. Кричали приветствия. Чаще всего было слышно «Франция – Россия». Из чего мы поняли, что это были французы. Мы были поражены их раскованностью. Когда мы поравнялись с ними, многие были уже раздеты до трусов и лежали, девушки в объятиях мужчин, в позах, казавшихся нам недопустимыми.

Через 3 часа въехали на окраину города. Долго стояли, пока командиры что-то выясняли. Машины покидать запрещено. Наконец колонна двинулась вперед. Въехали на огромных размеров двор. Справа и слева – одноэтажные кирпичные здания с широкими двустворчатыми воротами, впереди – четырехэтажный корпус. Позже узнали, что это бывшее Нойруппинское танковое училище. Огневики получили команду поставить машины и орудия в боксы, а мы занимаем двухъярусные койки на отведенном 1-му дивизиону четвертом этаже.

Солдаты устраивались в отведенных им «залах» на пятьдесят и больше мест, а штаб готовил расписание занятий по боевой и политической подготовке. Уже на второй день пребывания в казармах бывшего военного училища мы, как новобранцы, под команды «строевым», «выше ногу», «направо» и «налево» осваивали подзабытую на маршруте от Москвы до Берлина строевую подготовку. Условия для строевой подготовки были идеальные. Огромных размеров плац. Асфальт хороший. Но никто не мог понять, кому и для чего это надо. Через несколько дней на нашем плацу появилась группа солдат и младших командиров под командованием генерал-майора, заместителя командира корпуса. Того самого генерала, который бил палкой офицеров, стрелял в солдат и кричал «Вперед!». Сам генерал был двухметрового роста, и солдаты были подобраны из всех частей армии на ниже 185 см. Из нашего 31-го гв. арт. полка был отобран в эту группу один человек – командир отделения радистов старший сержант Подгорный. Солдат готовили к Параду Победы в Москве.