Разведка. «Нелегалы» наоборот - Бернард О'Коннор

Кстати, российский соавтор этой книги обязан отметить: природные носители русского языка согласятся, что в языке Толстого и Достоевского у Круйта наблюдались приметы иностранца и в письменной речи: русский человек не скажет и не напишет «перевод из такого-то языка». Но, собственно, поставив под анкетой подпись кириллицей, Круйт-старший сам про себя отмечает, что ещё только «занимаюсь изучением русского языка».[850] Однако в числе работ, переведённых им, получается, уже и с русского Круйт отметил первомайскую статью Димитрова. Согласно той же анкете на голландский он перевёл «Анти-Дюринг» Энгельса, а с голландского – книгу «Меньшевики» Эрнста Фишера[851].

С другой стороны, в этой анкете ИМЛ Круйт-старший как-то уж совсем лаконично отвечает на те вопросы, которые могли бы выявить в нём больше, чем просто лингвиста. То есть он вроде бы и говорит правду, но говорит её таким образом, что многое по-настоящему существенное оказывается вроде бы и освещённым, но как бы и в полутени. Например, на вопрос о том, где он учил соответствующие языки, Круйт отвечает «в соответствующих странах и школе»[852]. То есть вроде бы и в соответствующих. Но в каких? Между тем за этой фразой таится интересный поворот: тот, что касается его предыдущих заездов в Великобританию.

Дело в том, что гостем на Британских островах голландский подданный Круйт был лишь отчасти. Первое его имя, Ион, – вполне голландское. А вот за исключением всего одного документа в TNA, где его второе имя написано тоже по-голландски (Wilhelm[853]), во всех остальных случаях и в TNA, и в РГАСПИ оно совершенно справедливо написано на английски манер (Вильям кириллицей, или William латиницей). Почему? Так ведь его мать, Мария Айда Перкинс, была шотландкой[854], которая и отправила его в детстве на годик поучиться в школу-интернат в Великобритании[855].

«Закопав» этот факт в формально правдивую, но крайне общую фразу «в соответствующих странах и школах», Круйт-старший избавляет себя от необходимости объяснять ещё один поворот: на какие деньги он мог ездить по Европе уже в детстве. А дело в том, что в отличие от всех тех разведчиков-коминтерновцев, о ком мы писали в этой книге до сих пор, отец Круйта был никакой не пролетарий, а состоятельный голландский газетный издатель.

В итоге, согласно анкете, заполненной в ИМЛ имени Горького, Круйт выглядел вроде бы и как приезжий иностранец, но вроде и как вполне себе обычный советский служащий. Именно таким он предстаёт в стандартно-благожелательной характеристике из партбюро ИМЛ от 17 сентября 1940 г.: «…Т. Круйт проявил себя как знающий, исполнительный и четкий работник, хорошо справляющийся с порученной ему работой […] Т. Круйт принимал участие в общественной жизни Библиотеки Института. Он живо откликался на политические события в нашей стране и на Западе. Его выступления на собраниях и митингах были всегда политически выдержаны и правильны»[856]. Такие характеристики писались на миллионы и других жителей СССР, которые жили себе и жили, колеблясь вместе с линией партии.

В принципе, может показаться, что, заполняя анкету в ИМЛ и так осторожничая, Круйт-старший исходил из приобретённого в СССР знания, что лучше не рисковать с какой-то нестандартной информацией вроде своего непролетарского происхождения и не очень-то народного образования. Но ведь кому надо всё про него знали и так: всё это было на него у тех специальных кадровиков, которые заводили личные дела не в невинных библиотеках, а в тех учреждениях, где в ходу грифы «Секретно» и «Совершенно секретно» (такие грифы типографским образом печатали, например, на папках ИККИ). Вопрос: не они ли, эти специальные кадровики, посоветовали Круйту заполнить анкету в ИМЛ максимально лаконично, ибо библиотечному начальству просто не нужны были лишние знания о человеке, который пересиживал лингвистом, а на самом деле был в резерве? А как мы выяснили ещё в предисловии к этой книге, до поры до времени именно из резерва, из «пула» Коминтерна кадры себе набирали советские спецслужбы.

Не слишком ли мы накрутили? До сих пор у всех, кто писал о Круйте на Западе, вообще-то не было сомнений в том, что он был эдаким идеалистом и где-то даже простофилей. Мы же, по сути, предположили, что он мог быть если не матёрым разведчиком в так называемой «глубокой зашифровке», то опытным связником и подпольщиком. Оставим сейчас эти наши теории-предположения-допущения. Перейдём к тому, что какими бы радикальными взглядами ни проникся Круйт при эпизодических наездах в советскую Россию, та система, с которой он стал сталкиваться в ежедневном режиме, переехав в Советский Союз на постоянное место жительства, не могла не изменить некоторые его привычки.

Первый пример – из той же анкеты из ИМЛ. Заполнил он её своеобразно и в том смысле, что ответил на минимум один вопрос, которого в анкете… не было. На самом деле мы уже видели один такой случай: когда австриец Антон Барак инициативно вставил в автобиографию фразу о том, что «никто из моих родственников не служит в полиции»[857], явно страхуя себя от тех проблем, с которыми, не заявив о своём дяде-полицейском, столкнулась его соотечественница Хильда Вагнер (ту, как мы помним, исключили из коминтерновского университета за сокрытие деталей биографии, относившихся даже к её детству)[858]. Вот и Круйт-старший «вдруг» сам называет себя в анкете обладателем печатной машинки: «Имею машинку и могу записывать свои переводы»[859]. Зачем он об этом написал?

Дело в том, что, как помнят российские читатели постарше, вплоть до самого заката советской власти во владельцах печатных машинок (особенно незарегистрированных) подозревали тех, кто будет посредством этих аппаратов тиражировать антисоветские материалы: от листовок до запрещенных литературных произведений. Кстати, не зря подозревали: сколько именно на таких машинках было издано «самиздата»! Вот иной раз и лучше было «нанести упреждающий удар», доложив о наличии машинки самому. Иначе на тебя как на владельца этого потенциально антисоветского механизма могли настучать. А в сталинские времена такой донос грозил крупными неприятностями вплоть до попадания в ГУЛАГ (куда, собственно, попадали и за много меньшие прегрешения). Фраза о машинке в анкете Круйта-старшего – иллюстрация того, что ему, конечно, пришлось научиться ориентироваться в королевстве кривых зеркал советского сталинского социализма.