Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Алексеев

шили игрушки.

Надя, наблюдавшая эту картину стоя в дверях спальни, была явно недовольна.

— Кирилл, можно тебя на минутку?

Впустив Кирилла в спальню и прикрыв дверь, она сердито сказала:

— Опять, да? Ты за фрезу премию получил?

— Не за фрезу, а за резец. Фреза пойдет как изобретение! — загорелся Кирилл. — Там, понимаешь, я такую штуку допер…

— Про штуку потом! Мы же решили, с премии купим нормальные игрушки.

— Нет, Надежда. Мы, правда, решили, но потом я решил: нет! Я в войну из жестянки звезду сам вырезал и выкрасил, так звезду эту я всю жизнь помню.

— Сколько мы войну вспоминать будем? Кончилась война, двадцать лет как кончилась!

— Да не в ней дело. Им это радость — своими руками! Ну, а премия… премия — вот!

Он полез под шкаф, достал сверток, развернул, и перед Надей упало серебристым водопадом платье.

— Ой, мамочка! Это же… то самое!

— Новогодний подарок к Новому году. От мужа, — официально сообщил Кирилл и, воспользовавшись моментом, обнял жену.

— Ты что! Дети!

— Елки! — огорчился Кирилл. — Три комнаты дали, а нигде не спрячешься!

За дверью раздался отчаянный детский плач.

Надя с Кириллом вылетели в большую комнату. Там появился новый персонаж — младшая дочка, четырехлетняя Олечка. Шубка ее была распахнута, она размазывала по лицу слезы варежками, висевшими на веревочке.

— Что ты, Оленька?! Что случилось? — обняла ее мама.

— Мне не да-али Снегу-урочку-у играть! В саду-у! На кон… конкурсе-е…

— Ольга, толком говори! — со строгостью прервал ее рев папа. — Почему не дали? Что за конкурс?

— Костю-юмов… У всех были костюмы настоящие-е… а у меня-я вата с карто-онкой… Что мы с тобой рисова-али…

Мама с папой все поняли. И старшие — Юра, Наташа и Валя — тоже, кажется, поняли, молча смотрели на Олечку. Только беззаботный Петька клацал ножницами.

Надя подхватила Олечку на руки и ушла в другую комнату.

— Тебе очень обидно?

— Очень, — всхлипывала Олечка. — А еще они смеются.

— Кто смеется?

— Девчонки… Вчера Таня говорит: «У меня нос — мамин, глаза — папины», а Нина говорит: «А у меня уши — бабушкины, а брови — тетины», а я говорю: «А я ношу юбку моей старшей сестры»… А они смеются-я…

Надя тоже не знала, смеяться ей или плакать.

— Но ведь тебе нравится Наташина юбочка?

— Очень! В складочку…

— Ну вот, я и тебя научу шить.

— Конечно, мама, я научусь… только там еще одна тетя сказала… Танина мама… на кон… конкурсе… я слышала, она сказала: «Сколько же этих Кругловых, только нищету разводят…»

Надя окаменела. Посидела так. Встала.

— Ничего, Оленька, ты будешь Снегурочкой. Самой красивой!

Уже был поздний вечер, а Надя все строчила на швейной машинке. У ног ее валялись обрезки серебристого платья — подарок мужа.

Потом она положила прекрасное платье Снегурочки на стул возле спящей Олечки. Поправила на ней одеяльце и вышла.

Надя, одинокая, сгорбившаяся, недвижная, сидела на темной кухне. Тусклый утренний свет едва пробивался через зимнее окошко.

Появился Кирилл, присел рядом, осторожно спросил:

— Надь, ты чего? Чего не спишь, а?

— Ничего. Просто устала. И больше ничего. Я очень, очень устала.

Она говорила это ровным бесцветным голосом. Кирилл попытался обнять жену. Надя не отстранилась, но и не прильнула к нему, оставалась напряженно-застывшей.

— Я больше не моху. Я хочу спать. Уже много лет, днем и ночью я хочу спать.

Она продолжала говорить тихо и ровно, и от этого становилось еще страшнее. Испуганный Кирилл прижал ее к себе:

— Надюша, не надо! Конечно, ты устала, но ты отдохнешь, ты обязательно отдохнешь.

— Нет! Я никогда не отдохну! Никогда! — Слезы наконец пробились через ее оцепенение, и она заплакала, заголосила бессвязно: — Никогда… нет… Я думала… я ждала, как праздника… а никто не понимает! Никто на свете… Все! Я больше не хочу… я хочу спать! У меня вечно шершавые руки… Тысяча морщин… Я стала старухой! Я больше не хочу… не моху… не хочу…

Кирилл гладил ее по спине, по плечам, вставляя в ее бессвязный плач такие же бессвязные утешения:

— Надюша… Ну, Надюша, не надо, елки… Не хочешь больше — не надо… Пять детей, это хорошо… Пусть так и будет… пять, хватит! Ну, не будет… не будет у нас Машки…

Надя схватилась обеими руками за живот:

— Как — не будет?! Как это — не будет Машки?!

Кирилл уставился на нее

— Ты же сама говоришь…

— Что я говорю? — она улыбнулась сквозь слезы. — Ой, мамочка, какой ты дурачок! Ну, сообразил, не будет Машки…

— Перерыв! — объявил Юлик.

В коридор, переговариваясь, выходили однокашники. Гасли прожектора. Застыли телекамеры.

В опустевшем классе осталась Надя.

— Надюша! — Юлик задержался в дверях. — Ты чего заскучала? — И подсел к ней. — А ничего я придумал: собрать вас в классе?

— Да… Все — как в прошлом.

— Смешно… Как мало надо, чтобы вспомнить, как было хорошо в прошлом.

— А сейчас тебе плохо?

— Что ты, у меня все о’кей, — тоскливо сказал Юлик. — И на работе, и дома, и вообще… — Он помолчал. — А ты замужем?

— Двадцать лет.

— Ну да, ты сразу после школы… За токаря, кажется, за автоматчика…

— Револьверщика… Он токарь-револьверщик, мой Кирилл.

— A-а, да… — Он опять помолчал и вдруг выпалил: — А ведь я, Надька, был в тебя влюблен!

— Знаю, — просто ответила она.

— Интересно! — всерьез огорчился Юлик. — Ты, значит, все знала? И как я из-за тебя чуть из окна не выпрыгнул?

— Чуть-чуть не считается! — засмеялась Надя.

— Ясно, — мрачно сказал Юлик и вздохнул. — Слушай, Надюха, скажи честно, вот ты двадцать лет замужем… А тебе ни разу не хотелось бросить все, сбежать на край света?

— Ни разу, — помотала головой Надя.

— Никогда-никогда?

— Никогда-никогда!

Надя смеялась и отчаянно мотала головой, будто старалась отогнать воспоминания…

В плаще нараспашку, косынка сбилась, бежала Надя по пустынным аллеям осеннего парка, усыпанного опавшими листьями.

В дальнем уголке, возле развалин старой усадьбы, над крохотным прудом, худощавый человек с нервным лицом и длинными пальцами стоял перед раскрытым мольбертом и задумчиво глядел на чистый лист.

Увидев подбегавшую Надю, он радостно шагнул ей навстречу.

— Извините, Илья Николаевич! Задержалась! У Юры ангина, врач приходил… Извините…

— Что вы, Надежда Павловна, какие извинения? — перебил он ее, светясь радостью. — Вы пришли — и это уже… это прекрасно!

Илья Николаевич протянул Наде букетик тонко подобранных по колориту осенних листьев. При этом пальцы их коснулись, и оба испуганно отдернули руки, так что Надя еле удержала букет.

— Спасибо, что вы пришли. — сказал он.

— За что спасибо? — смутилась Надя. — Я ж обещала.

— Да, конечно, но